?

Уволился))))
в понедельник выхожу на новую работу!!!
блять странно наверное, но я нервничаю.....

@музыка: My Chemical Romance_The only hope for me is you

@темы: думы...

---

Оргазм-фейс от Айеро!!!

Не, реально, я УМЕЮ трезво оценить сексуальность мужчины. Я не жлоб, у меня есть глаза и я никогда не умалял достоинства кого бы то ни было, по фиг мужчина это или девушка...Блять но я рассмеюсь в лицо любому, кто скажет, что вот ЭТОТ чувак не сексуален)) Фрэнк Айеро ёпт, играющий на гитаре....

@музыка: My Chemical Romance_The only hope for me is you

@темы: секс

---

Принцесса Джи)))))

Princess fuckin` Gerard Way!!!!!!
ВАМПИРЫ СУЩЕСТВУЮТ!!!!!!!!!!!!!! Я всегда в это верил!!!! Я знаю ПРАВДУ о Джерарде Уэе..... Он - вампир, я знаю!

@музыка: My Chemical Romance

@темы: секс

---

позитифффффф )

Нда, я, конечно, люблю свою работу...
но, похоже, я больше времени провожу в разъездах/ полётах/ отелях/ вообще фиг знает где, чем дома. Я собственно уже не знаю, что же считать МОИМ домом????
Но что действительно радует- память обо мне ещё живёт в сердцах людей обоге, какой пафос!!!!! ну на самом деле, 3 месяца меня нет в городе, но на день рождения море звонков/ смс ))))))) причем даже от таких людей, о которых я даже не знал, что забыл !
СПАСИБО ДРУГИ!!!!!!!!!!!!!
Я вас тоже уважаю/ ценю/ люблю

@настроение: спать.....

@темы: о да!!!

---

He Came.......Party Poison!

О да)) свершилось!!
Сделал себе тату! Киллджоевскую))
Рад до невозможности)))
Кто-то сказал, что мне 16 лет ДА НАПЛЕВАТЬ!!!!
Это особый день в моей жизни, потому что Пати Пойзон теперь со мной всегда))

@музыка: Nirvana- The Man Who Sold The World

@настроение: уау!!!

@темы: о да!!!

---

The True Lives of the Fabulous KILLJOYS......

Твою ж мать...
Блять!!!

Killjoys! MAKE SOME NOISE!!! ебать меня....

@музыка: My Chemical Romance_Na Na Na

@настроение: Kill `em all !!!!!

@темы: о да!!!, секс

---

2012

Ндаааа, что-то невероятное творится в этом году!
Снежище валит, метель! какой-то кошмар-р-р-р-р-р-р-р!!!!!!
Сколько лет живу, но такого ни разу не было!!!!
Просто тайфунище какой-то!!!! АПРЕЛЬ НА ДВОРЕ!!!!!
так и напрашиваются мысли о конце света 2012 всё-таки!!!

@музыка: Bright & Shiny

@темы: думы...

---

Come as you are

Сегодня пересмотрел фильм "Шоссе"/"Highway", там где Джарет Лето и Джейк Джилленхол в главных ролях. Ощущения заоблачные такой позитифффф!!!!
Кино это впервые смотрел летом 2009, тогда оно меня просто зацепило (по большей части великолепной игрой Джилленхола)... и вот сейчас пересмотрел. И сегодня впечатления ну просто грандиозные!!! Эпитеты тлеют и тают
Кино о настоящей дружбе, которая стоит дороже любви!!!! Боже, действительно стоило дожить до 30 лет, чтоб сейчас понять, что ДРУЖБА ценнее ЛЮБВИ!!! Фильм просто супер!!! смотреть всем!!!

"- Сколько ещё мы будем оставаться командой?
-Навсегда."

Это цитата из фильма, и это суть моей жизни!

Друг!!!! Мы вместе навсегда
Если бы не ТЫ, эта ночь была пустой темнотой...

@настроение: I love you my friend

@темы: о да!!!

---

о кино ...

Пересмотрел "Армагеддон"... плачу

@настроение: героическое! умру за идею!!! (не важно, за какую)

@темы: думы...

---

Brockeback Mountain

Вчера ночью наткнулся на это. Поразился такой страстью! Написано обрывочно, на одном дыхании, эмоции, страсть, дрожание рук, брызги, стоны, всхлипы... Ей-богу, прочитал на одном вздохе! Выдох был только, когда закончил. Причём выдох далеко не ровный.
Давно я так не возбуждался от букв на мониторе...........


Автор: 271horses
Название: Reunion (Воссоединение)
Рейтинг: R-17
Перевод: zucchini11
От автора: Жемчужина в сокровищнице посвященного "Горбатой Горе" англоязычного фанлита


Воссоединение
(Мотель "Сиеста", 1967 г.)


Он ждал целый день. Чего ждал? Хороший вопрос. Снова и снова представлял себе, как во двор въедет ГМК пикап, плоскодонная черная колымага, и вплоть до того момента, как Джек выберется из кабины. И... что же? Пикап был не тот. Но то, что было между ними – в этом месте его воображение оказалось бессильно, и когда момент настал, и Джек был здесь, ему уже не надо было ничего себе представлять. Теперь с этим. Он старался смотреть на Алму, но его руки вдруг стали чужими, и он потерял способность соображать, и стоял там с влажными губами и яростной эрекцией перед своей женой, не смея взглянуть на него и не в состоянии противиться силе, заставляющей его смотреть в ту сторону, в исходящее от него тепло.
- Значит, мы с Джеком пойдем в город выпить. Вечером, может, и не вернемся, будем пить и болтать.
- Ну, конечно.
На ее лице ничего нельзя было прочесть, да он и не хотел ничего знать, хотел только увести его оттуда, хотел остаться с ним наедине.
- Рад познакомиться, мэм.
Джек опять приподнял шляпу, и глаза его, потемневшие и распахнутые, нашли глаза Энниса. Они сбежали со ступеней, не оглядываясь, отмахнувшись от нее, блеющей что-то про сигареты. Бедная Алма. Разве был у нее хоть один шанс против этих громадных неистовых глаз? Она исчезла за поворотом, и Джек спросил охрипшим голосом: "Ты знаешь, где мы могли бы...?" "На 26-ом хайвее. За городом, в ту сторону, откуда ты приехал". "Далеко?" "Не очень. Минут десять". Он сидел, прижавшись к двери, ощущая холод металла, глядя прямо перед собой. Господи, какая кабина тесная, слишком тесная, не смотри на него, держи себя в руках, побелевшие пальцы Джека, сжимающие руль, его собственные ногти, впившиеся в ладони до крови.

У него хватило ума остановиться на заправке и пройти остаток пути пешком, дождаться, когда Джек выйдет от администратора, затем пересечь дорогу, глядя, как Джек паркуется у предпоследней двери, шагать на счет "четыре года/один месяц/одна неделя/одна неделя/один месяц/четыре года", слыша звук своей поступи как будто издалека, стараясь что было сил идти мерной походкой, не бежать, не бежать, не бросаться на эту дверь подобно умирающему от голода, и затем он обнаружил вдруг, что она захлопнулась за ним, и вот, прямо перед ним, о Господи, касаться его, пробовать его, снова слышать его запах, его волосы, отпрянуть назад ради глотка воздуха перед тем как припасть снова, руки, стиснувшие его, как он глядел на него, забыв обо всем, не в силах стереть этого со своего лица, нагого и исступленного, прогнать из своих глаз, из своего голоса, не в силах перевести дыхание, Эннис, Эннис, очутившись там, где слова бессильны, руки, блуждающие в его волосах, опрокидывая его назад, падая в пространство, одежда во все стороны, изъясняясь танцем языков в первом полном, с головы до ног, соприкосновении обнаженных тел, кожа Джека, все места, куда он мог положить руку, вдруг ставшие доступными, о да, он помнил их, поднимая его и открывая его, о Боже, звук, который он издает в ту минуту, когда Эннис проникает в него, этот короткий сдавленный всхлип, и как он извивается, мечется, бьется, словно перевернутый на спину краб, вздрагивая всем телом, и все до единой клеточки его перестраиваются вокруг его бьющего органа, как вода в пруду вокруг тонущего камня, как сквозь него пробегает волна, и он видит в его глазах, как слабеет инстинкт самозащиты, видит ужасный зияющий голод, силою в четыре года, видит все это, выйдя во двор, чтобы выкрикнуть свое имя, впиваясь ногтями в собственную кожу и кусая костяшки пальцев, стремясь заглушить рвущийся наружу вопль, Эннис, о Эннис (прошел год, Алма готова лопнуть, не должен был терять тебя из виду, не должен был, эти кроткие глаза, переполнившиеся сейчас синевой, все уже забыто, все уже хорошо, все перечеркнуто этим безудержным биением Энниса (он едва успел свернуть в переулок перед тем, как ноги перестали его держать, живот скрутило, но ничего не вышло наружу, содрогаясь от рыданий, должен перетерпеть, не увижу его больше никогда, как можно этого желать, как можно думать об этом, должен притвориться, должен все вынести, должен, должен), его собственные глаза, полные слез, несказанная легкость от того, что он не должен, пожизненная каторга, замененная отсиженным сроком, четыре года, один месяц, одна неделя, словно в лихорадке, погружает, топит себя в Джеке, дышит им, поглощает его, ввергаясь в него, наполняя его, перетекая через край, каждый изгиб его сладких губ, дальше в него, руки и ноги Джека, напрягшиеся так, что мышцы, казалось, готовы лопнуть, сорваться с костей и свернуться скаткой, обхватывая его снизу обеими руками и стараясь войти глубже, не зная, может ли он достать еще глубже, о, о, о, о, Господи, Господи, Эннис о Эннис Эннис Эннис, бессвязно, Боже мой, его, наверное, слышно на другой стороне улицы, слышно их обоих, извергаясь жарко на оба их живота, излившись так, словно он берег себя все четыре года, и пусть весь город стоит за порогом, уставясь на них, быстро привстал и толкнул раз, другой, кончил так, что думал, вывернется наизнанку, рухнул на него, рыдая, не помня себя, не в силах произнести ни слова, иначе он бы сразу сказал, сказал бы то, что сияло на залитом слезами лице Джека, на лице, которое он сжимал сейчас в своих руках, первый раз за четыре года совпавшем с образом, навечно оставившим оттиск в его мозгу.

Он взял его еще дважды, не выходя из него ни разу, как будто они снова были в лугах Броукбэк под бичующими порывами горного ветра. Было уже темно, когда к ним обоим вернулась способность говорить.

Джек потянулся, удовлетворенный, испустил глубокий вздох и зарылся носом и губами в волосы Энниса.

- Четыре года... черт.

@музыка: music в сердце

@настроение: возбужденно-взволнованное

@темы: думы..., о да!!!, секс

---

Продолжение - "Когда не пошёл обещанный снег"

Фанфик R-13
Пишет zucchini11
Переведено с англ. с любезного разрешения автора
jenny - "Love That Dares - jenny's Brokeback Mountain Stories"
Когда не пошел обещанный снег

ГЛАВА 2-3-4-5



Глава 2

- Что ты там увидел, милый?

- Ничего.

Алма подошла к окну взглянуть. Может быть, Эннису нужно измениться. Жизнь впереди, чтобы изменить Энниса и сделать его таким, каким, как ей казалось, он не был. Просто улица. “Эннис, что ты там увидел?”

- Сказал тебе, ничего. Черт, Алма, мне надо выбраться из этого дома.

Пальцы на его руке. “Я знаю, дорогуша, с моими жить – не сахар, но это только на несколько дней. Сыграем свадьбу и будем искать свое собственное жилье”.

- Поеду на ранчо. Погляжу, если я им сегодня нужен.

- Эннис! Ты же взял три дня, чтобы помочь мне. Твои брат и сестра приезжают! Эннис!

Он чувствовал, что готов на стенку лезть. Две недели вдали от него, и нужда растет как опухоль. Если б он мог, он бы взял большой кухонный нож и вырезал бы Джека Твиста из своего тела. Свадьба в субботу. Некуда деть нужду.

На ранчо работа есть всегда. Не хватало рук, и ему дали полный день, и он гнул спину, стараясь забыть Броукбэк. Вернулся к дому Алмы поздно, запнулся, вылезая из пикапа. Мотор стучал в ночной тиши, как его жизнь. В сумраке двинулась тень, неестественная и по-медвежьи большая. Эннис, громко вскрикнув, выругался. “Полегче, ковбой, это я”.

Эннис рванулся к нему, сбил наземь, поставил на ноги, вломил еще и с каждым ударом: "Нет, нет, нет, я женюсь! В субботу! И заниматься этим с тобой больше не буду”.

- Эннис? Эннис? Это ты?

- Я, - Эннис выпрямился. Понял, что Алма увидела Джека, - Это друг мой. Джек.

Алма, запахнув на себе фланелевый халатик, казалась меньше, беспомощнее, чем она была на самом деле. Вдруг почувствовал себя ее защитником, и хотел, чтобы Джеку это было известно, чтобы он понял, что Эннис женится, и на этом они поставят точку.

Алма, теленок-несмышленыш, неуверенно засмеялась. “Ты сказал, у тебя не будет шафера, Эннис. Джек – твой лучший друг?”

Эннис повесил голову. “О, господи”.

Алма глянула на дом, на уме невидимые женские мысли. “Где он будет спать? У нас нет места, и – “.

- Это ничего, мэм; я поставил себе палатку у реки.

Полный решимости взгляд мимо Энниса, но они оба знали, для кого он был. “Я хочу забрать этого почти женатого мужчину на рыбалку на пару дней. Можбыть, его последняя, раз уж он женится, и все такое. Подфартило ему, сучьему сыну, прощу прощения, мэм”.

Эннис был загнан в угол, бессилен против Алмы с ее доверчивой тупостью и против Джека с его неуступчивой нуждой.

* * * * * * *

- Какого дьявола ты приперся, Джек?

Бравада и веселость от того, что ему удалось забрать у Алмы Энниса и посадить к себе в пикап, и они едут к реке, покинули Джека. “Мы были не такие тихие, как следовает, Эннис. Когда мы с тобой при этом деле, голосим мы так, что, похоже, слышно за версту”.

- Черт. Твой папаша слыхал?

- Угу. Канешна, с него станется, он мог и под дверью со свечкой стоять. Выкинул меня на улицу. Наградил вот этим, гляди, - извернулся и приспустил штаны, показывая Эннису свой зад.

Пикап вильнул, и Эннис схватился за руль. “Итить твою едреный пень, Джек! Он заклеймил тебя?”

- Подстерег, когда я не смотрел, а то бы я его загнул. Мне уже не семь лет, думаю, управился бы, хоть он и был чемпионом штата в родео два года подряд, - он старался разглядеть ожог, - Ну, хоть "погань" не говорит. Или говорит? А все из-за тебя, дел Мар. Я хочу, чтоб ты знал: ты во всем виноват. Если б ты не прыгнул в мой пикап, точно потаскуха какая, и не поехал бы со мной, ничего бы этого не случилось.

Эннис приложил руку к отметине, провел по ней пальцем. “Сраный снег, едрена вошь”.

- А?

- Ничево. Это я просто снег браню. Черт, Джек, куда же ты пойдешь? Деньги у тебя есть?

- У меня еще остались деньги от Броукбэк, но на них долго не протянуть. Не могу потратить их на мотель, а то отвез бы тебя туда да растряс бы с тобой кровать. Поищу себе что-нибудь в родео. Неплохие деньги, если согласен терпеть боль.

Эннис глянул на небо, оценивая тучу. Никакой надежды на снег. “На ранчо не хватает рук, может, тебе подойдет. У них есть подсобка, и все такое”.

Молчание, последовавшее за предложением, и затем: “Я не буду сидеть на твоей свадьбе, Эннис”.

- Я тебя туда не зову.

- Можбыть, мне попробовать остановить тебя. Алме сказать, можбыть.

Эннис дал ему в зубы и бил его, и они вильнули и свернули. Джек держался за руль, ругаясь и плюясь, но Эннис был сильнее. “Ты ее не вмешивай! Она здесь не причем! Это я один неладный буду”.

- Что, если нет в этом ничего неладного?

Джек подтянулся к обочине. Эннис вылез из машины, трясясь и ища сигарету. “Ты дурак, Джек Твист. Канешна, есть. Мы женимся и заводим детей, и так оно было всегда. Что было бы с миром, если бы мужчины... Черт, я даже сказать такое не могу”.

- Что? Если бы мужчины женились на мужчинах? Ну, скажи мне, Эннис, что в этом плохого?

- Дьявол, Джек, ну не знаю я. Жизнь, она не гора Броукбэк, - Он забрался обратно в пикап, выдул дым из приоткрытого окна, - Я больше не буду заниматься этим с тобой, Джек. Я останусь тут на ночь, патамушта не могу уже слушать, как храпит Алмин брат. Но мы не будем ничего делать. Джек, перестань. Джек! Кто-нибудь проедет мимо и увидит тебя!

- Нет, отсюда снизу не увидят.

- Черт. Ну, тогда держи голову пониже и перестань ей дергать вверх и вниз.

- Ты скучал без меня?

- Не начинай со мной этот девчоночий разговор.

Джек поднял голову, вытирая рот, эссенция Энниса тонкой ниткой у его губ. “Почему ты не можешь дать мне хоть что-нибудь? Скажи, ты скучал без меня. Скажи, я тебе нужен. Я не могу, когда ты таишься от меня, Эннис”.

Эннис застегнул молнию. “Я говорю Алме, что люблю ее и хочу на ней жениться. Что слова, Джек? Что, слова расскажут правду о сердцах?

* * * * * * *

- У нас тут сложилась паршивая ситуация, Джек. Я не должен делать это с тобой опять.

- Послушай, Эннис, - Джек, у их костра, прокрался рукой туда, куда рука Алмы еще не доставала, - Я – твой лучший друг.

- Перестань! У нас даже палатки нет! Перестань. Это не Броукбэк, Джек. Кто-нибудь наверняка нас увидит.

Джек встал во весь рост, голый, одеяла попадали вниз. Показал на свой болт, тугой и светящийся, бледный в мерцании вспышек костра, победивший силу земного тяготения, обозначив в нем мужчину. Громко сказал: “Смотреть сюда – лучший друг Энниса дел Мара!”

Эннис повалил его наземь, зажав рот сначала ладонью, затем губами, и болт унес его туда, куда с Алмой ему никогда не попасть, ведь с ней всю работу положено будет делать ему. С ногами по обе стороны Джека, он медленно садился на него верхом. Они никогда не делали этого раньше, ибо какой же мужчина по своей воле сядет на чужой болт? В их соитиях на горе один из них брал другого, а другой, чтобы оставаться мужчиной, не должен был ничего отдавать. Эннис, накануне свадьбы, которая заявит на весь мир “мужчина”, сидел натянутый, как женщина, и предавался наслаждению. Наслаждению, которого должно будет хватить ему на всю оставшуюся жизнь.

Джек вздрогнул под ним, как нервная лошадь. “Иисус, Эннис. Как будто меня доят. Иди ко мне”. Эннис качнулся, и они поцеловались со слюной и зубами, и Эннис снова и снова шептал “лучший друг, лучший друг”, словно желая выжечь слова на их лицах своим дыханием.

Джек кончил внутри у Энниса, и дрожь прекратилась, и он помог ему скатиться с себя, и скользнул вниз, и с той же мерой поцелуев, слюной и зубами заставил Энниса смеяться, метаться и понимать, что радость уходит из его жизни, как свет от затухающего костра.

Они подрались потом, как на Броукбэк после того, как не выпал снег, когда вероятности всего на свете обступили их со всех сторон. Случайная оговорка Джека, и Эннис не снес обиды, потому что сердце его болело, и он получил от Джека к свадьбе локтем в глаз.

Джек огорчился, хотел, чтобы его пустили утешить, но Эннис обернул вокруг себя свою муку и смотрел, как догорал костер. Только холод вернул его в объятья Джека, в запах его собственного семени на теле Джека вместе с потом, виски, мочой, дерьмом и всем хорошим и мужским, чего ему никогда больше не узнать.

- Прости, друг, за глаз. Ты хоть видеть им можешь?

- Нет.

- Можбыть, потому, что темно?

Эннис фыркнул. “Да ты еще тупее, чем твоя лошадь”.

- Не женись в субботу, Эннис. Обман это будет, и, я думаю, ты это знаешь. Оно ведь не мелкое дело, то, что здесь сейчас происходит.

Эннис ерошил волосы Джека, и, хотя он был зол на него из-за глаза, он не помнил, с чего все началось. “Кобели этим занимаются, Джек, когда не могут найти себе суку”.

- Дурак ты, дел Мар. Ты када-нибудь говорил так с этой девчонкой, Алмой? Ты ей скажешь, что любишь, когда твой болт сосут вот так, как ты говоришь мне? Будешь ты с ней пускать струю и смотреть, кто дальше достанет? Выстрелишь семенем ей в волосы, когда она спит, чтобы разозлить ее, как ты это сделал со мной?

Эннис проворчал тихое одобрение забавному напоминанию, потом проклял снег за то, что он не пошел и не положил конец всему, пока они еще были парой кобелей, дерущих друг друга на дворе.

- Скажи мне, Эннис, черт бы тебя побрал, у тебя стоит на нее всегда, как на меня? Поклясться готов, ковбой, там, на горе, ближе к концу, мы или были при этом, или думали об том, или приходили в себя после. Мы всегда были тугие, всегда хотели и всегда в нужде. Думаешь, с ней будет так? Будет она нагибаться, когда бы нужда не взяла тебя, как я для тебя?

- Сказал тебе, не вмешивай ее. Это не ее вина.

- Я и не говорю, что ее. Это твоя вина, Эннис. Ты хочешь прожить свою жизнь в тоске, а меня заставить прожить мою в попытках найти кого-нибудь вроде тебя. Господи, Эннис, потрогай вот тут, а ведь мы только что были при этом. Аж больно, как мне надо это опять. Будет у Алмы что-нибудь такое, что ты полюбишь касаться вот так?

- Молчи, Джек, ты слишком много говоришь.

* * * * * * *

Потом, когда Джек заснул, Эннис остался, как всегда, на часах. Ощущая тяжесть всех сказанных слов на своих плечах, не бывших никогда достаточно широкими, он сказал с явной угрозой: “Значит, ты хочешь найти кого-то другого вроде меня?” Не беря во внимание сон, разбудил его пинком. “Собираешься найти кого-то еще?”

Джек, хмурый со сна, не желая ощущать жесткую землю обожженным задом, послал его к черту.

- Давай, отвечай мне, друг; это ты хотел начать все по новой.

- Некуда было идти, Эннис, из-за тебя и твоих чертовых воплей и стонов.

Не желая опять объяснять про обещанный снег и что он не пошел, Эннис терпеливо повторил: “Будешь искать кого-то еще? После меня?”

- Я не хочу начинать про “после тебя”, Эннис! Сказал тебе, не женись на ней.

- Джек, черт тебя подери, дай мне ответ!

- Да, я буду искать кого-то еще. Ты думаешь, я буду дрочить и думать о тебе? Буду являться каждые несколько лет, надеясь попробовать твой болт, если только он не будет слишком сильно отдавать ей? Дьявол, Эннис, для этого мы слишком далеко зашли. Я не позволю тебе так со мной поступить. Это оно, мое, или я найду его где-нибудь еще”.

Эннис вышел из себя, чувствуя, что не может больше держаться за край. Позже он вспоминал драку с Джеком, и она не казалась ему хуже, чем обычно, и у него и так уже имелся желтеющий синяк. И все-таки, она была хуже, и когда пришел конец, им обоим было плохо, у Джека что-то сломано, и у Энниса пропал ноготь с пальца, хотя он так и не смог вспомнить, когда и как он его потерял. Из уха у него шла кровь, и когда он приложил к нему руку, дрожа и плача от потрясения, оно болталось свободнее, чем уху следует. У Джека рот был в крови, и Эннис понял, что был укушен. “Убирайся к черту, Джек. У меня скоро свадьба, и тебя туда не звали. У меня впереди жизнь, и тебя туда не звали”. Он начал одеваться в болезненной дурноте.

Джек смотрел на него. “Ты же почти убил меня за за то, без чего я не могу обойтись и чего ты не хочешь мне дать. Так не честно, Эннис”.

- Ты живешь в переделанной жизни, где оно честно?

- Что же мне делать?

У Энниса не было на это ответа. В пустоте вопросов, оставшихся без ответов, он упал на колени, лицом к холодной земле. “Не должен”. Его вопль вместил в себя весь мир неполноты.

* * * * * * *

Джек вез Энниса обратно к дому Алмы, зная, что их ждет разлука. Эннис, в крови, сидел молча, терпящий и сломленный. Джек едва мог поворачивать руль, но от быков ему доставалось и хуже. “Алма шкуру с меня сдерет, когда увидит тебя”. Джек хотел коснуться его, но не стал.

Эннис медленно выбрался из пикапа, надвинув шляпу на глаза, чтобы правде себя не выдать. “Ну, вроде, все”.

Джек, кусая ноготь, смотрел куда угодно, но не на него. “Не бывать тому. Я никогда на это не соглашусь, Эннис. Не могу просто взять и уехать. Не могу. Слишком далеко зашел”.

- Не слишком далеко, Джек. Нигде не будет слишком далеко для нас на этом свете. Нигде. Нам надо быть чем-то другим, и я собираюсь стать им в субботу.

Джек кивнул, заговорил, все кивая, как будто на что-то решился. “Тогда я скажу тебе, Эннис. Ты, когда ляжешь с ней спать, подумай обо мне и о мужчине, с которым буду спать я. Мы с ним найдем свое место и построим себе хорошую жизнь, какую мы с тобой могли бы иметь. Подумай об этом, друг”. Он передернул ручку передачи в задний ход, с шумом развернулся и в облаке пыли исчез из жизни Энниса навсегда.

* * * * * * *

Взгляд Алмы заморозил его сильнее, чем вода горной речки - яйца. Он съежился в ее молчании, не понимая такой вид драки. Она зашила ему ухо, и утишить боль было нечем, но эта боль была ничем по сравнению с той, другой, и ему было все равно.

Его брат и сестра приехали в четверг. Почувствовал себя опять на четырнадцать, целиком зависящим от них, и полез на рожон. Но они хорошо его знали и видели, что он был разбит. Он не мог им сказать о разбитом сердце, и утешения от них ждать не приходилось.

В ночном кошмаре он сорвал свои швы, крутясь в постели, и, проснувшись, увидел подушку в крови. Когда Джек взял его в первый раз, была кровь, и ничего, чтобы облегчить вход, только сухой цепкий зной и нужда. Первая кровь была Джека, и с этим ничего он поделать не мог.

Брат пригласил его с Алмой на ужин в пятницу вечером в ресторан мотеля. Он вел пикап отца Алмы, и она сидела рядом с ним, разучивая новую роль. Ухо болело, но это был пустяк по сравнению с той, другой болью, так что утешения ждать он не мог. Он вел машину, видя с трудом в темноте, и глаз его был не при чем, и биения боли в глазу не совпадали с биениями сердца.

Он обогнул мотель и увидел Джека, сидящего на ступенях с сигаретой в руке. Эннис понял, что Джек не искал там никого другого, и, судя по виду его, вряд ли собирался заняться этим в ближайшем будущем. Парень выглядел отчаявшимся и сбитым с ног, и красные глаза выдавали слезы, которых он ни за что бы Эннису не показал. Эннис застонал, остановил машину перед рестораном и свесился из кабины. Его рвало.

* * * * * * *

Эннис изображал видимость ужина. Брат и сестра подняли Алме настроение, сказав, что мужчин всех тошнит перед свадьбой. Эннис вышел слить с К.Е., попытался увидеть в этом человеке брата, которого он помнил, и спросил, счастлив ли он. “Причем здесь счастье, Эннис. Откуда ты это взял?”

По дороге домой пошел снег, легкое кружение снежинок, но их хватило. Хватило напомнить ему, как оно должно было быть к его свадьбе и как оно было на самом деле, потому что снег опоздал.

Тьма потом сгустилась так, что, когда они подъехали к повороту, Эннис, держа руль прямо, надавил на педаль, выискивая во тьме, в пространстве и в кружении снега что-то, чего жизнь ему теперь никогда не даст.

Глава 3.

Когда Эннису сказали об аварии, вспомнить которую он не мог, его первая мысль была об Алме. Эннис не поставил бы себе этого в заслугу, но он спросил о ней так, будто вопрос стоял о жизни и смерти. Ее бросило в сторону, сказали ему. Сломанное бедро медленно заживало, чего нельзя было сказать об Эннисе. Его самые тяжелые раны казались неизлечимыми. После Алмы он подумал о субботе, которая так и не пришла. Не обладая цепким умом, он все же понял, что его тьма не имела ничего общего с погодой на дворе, ибо он был все так же потерян и не видел выхода из тупика.

Прошло шесть дней, и у него больше не было денег на госпиталь, но к Бирсам обратно его не попросили. Ничего не оставалось, как принять предложение сестры побыть с ней и ее мужем. Она помогла ему одеться, разрезав старую рубашку и натянув ее на раздробленные руку и плечо, штаны на сломанную ногу. “Будет тебе, Эннис, ты уже большой. Сильно болит? Хочешь, я позову кого-нибудь?” Эннис затряс головой. Не мог объяснить про тьму. “На улице сейчас красиво. Пока ты был здесь, все время шел снег. Наверно, потому тебя так и занесло. Алма придет, не вини себя. Вы скоро помиритесь, вот увидишь. Перестань, ты уже не маленький”. Ее муж, Вилбур Джуниор, ждал в машине. Не пришел помочь, и Эннис увидел, какая была погода на дворе.

Они отъехали от зловещего здания из бурого камня. В машине Вилбур Джуниор и Сьюзан говорили об Эннисе, как будто его там не было. Его сестра была права. Снег выглядел красиво. Жаль только, что он опоздал.

Они обрабатывали жалкий клочок земли недалеко от ранчо, потерянного в другом повороте. Жизнь была все так же тяжела, и Эннис почувствовал себя как дома. Вилбур наскребал на пропитание с засушливой почвы, держал несколько лошадей. Сьюзан работала в магазине. Они уложили его на диван, когда он не смог подняться наверх. Сорок миль в машине со сломанной ногой доконали его. Ему надо было слить, но стоять и держать он не мог. Пришлось просить Вилбура, и он скорее бы выпил собственную мочу. Вилбур, ворча, поднял его без особой заботы. “Не завидую этому твоему другу. По мне, так этот сукин сын слишком много на себя берет. Ну, так получит, чего заслужил”.

Грубое обращение причиняло такую боль, что спросить Эннис не мог. Должен был ждать час плюс таблетки после. Потом к нему вернулся голос, и он прохрипел: “О чем говорил Вилбур? Что за сукин сын?”

Сьюзан коснулась его волос. “Мы не можем оставить тебя одного на целый день, Эннис. По крайней мере, до тех пор, пока ты не сможешь ходить. Этот твой друг сказал, что он будет рад тебе помочь, твой шафер и все такое. Он проделал такую дорогу, и надо же, свадьбу отменили. Ты разве не помнишь?” Она подошла и села с ним рядом, потрогала лоб. “Джек Твист приходил в госпиталь каждый день с тех пор, как тебя туда привезли. Мне надо было работать, малыш, я не могла брать дни. Спокойнее себя чувствовала, зная, что он здесь. Правда, Вилбур так с ним и не поладил. Джек уж больно несговорчив насчет того, что для тебя лучше и что нет, каждый раз доводил медсестер до ручки. И Вилбура тоже довел. Ты же знаешь, как он терпеть не может все делать по правилам. Что такое, лапушка? Очень больно?”

Эннис не мог дышать, не мог говорить. “Джек придет сюда?”

- Он может устроиться в старом трейлере. Там сыро и холодно, но Вилбур сказал, он купит туда обогрев. Я буду рада, если Джек сможет помочь Вилбуру этой зимой. Я теперь не могу поднимать тяжелое, - она взяла его руку и приложила к своему животу, - Дядя Эннис.

Эннис вырвал руку. Жизнь, что она там несла, обжигала. Она погладила его по голове, не поняв: “Не волнуйся, лапа, я поговорю с Алмой. Она – хорошая девочка, и скоро у вас с ней тоже народятся славные ребятишки. Ты не будешь все время такой, как сейчас”.

Эннису было слишком больно: возразить он не мог.

* * * * * * *

Джек прибыл и казался сдержанным, каким и подобает быть мужчине, который пришел повидать другого мужчину, всего переломанного, и которому прикрытая болью правда была хорошо известна. Он держал свою шляпу, безостановочно крутя ее, кивая, когда кто-нибудь говорил. Вилбур, наконец, убрался и Сьюзан ушла собираться на работу в магазин, и только тогда он подошел ближе. Им нечего было сказать друг другу, кроме слов, рассекающих воздух на крыльях ярости.

Прошла вечность, и Эннис сказал холодно: “Ненавижу тебя”.

Джек сел на стул напротив. “Я так и понял”. Бросил взгляд в измученное тревогой лицо. “Я хочу спросить тебя, друг. Когда тебе полегчает, я задам тебе вопрос, и я хочу, чтобы ты сказал мне правду. Я слыхал про аварию, но я не вижу этой аварии в твоих глазах”.

- Думал, ты будешь рад, свадьбу отменят, и все такое.

Джек встал, сделал шаг. “Не думай, что ты слишком больной, чтобы не получить по сусалу. Лицо ты себе не сломал”. Он опять опустился на стул. “Черт, Эннис, ну как ты можешь такое сказать? Ты думаешь, я рад, что тебя так поломало?”

- Можешь ты кое-что сделать для меня, Джек?

- Черт, Эннис, все, что угодно.

- Дай мне телефон, если достанешь. Надо позвонить Алме и все уладить.

Джек замер, привстав со стула, не веря своим ушам. Эннис добавил, стараясь сделать больнее, потому что он мог: “Надо назначить день свадьбы”.

Пришла Сьюзан. “У тебя все нормально, Джек? Очень мило с твоей стороны. Вилбур приедет к обеду, но до тех пор он – на тебе. Если я тебе понадоблюсь, вот тут телефон магазина. Он, когда болеет, становится как маленький; скучал, наверное, без мамы, и теперь хочет наверстать.

Оба проводили ее глазами.

- Принеси его сюда.

- Притащи его сам, черт бы тебя побрал, - Джек пошел на кухню за кофе, произвел много ненужного шума, внезапно вернулся назад, - Нам с тобой надо поговорить насчет всей этой ситуации. Ты больше не свяжешься с Алмой.

- Вот почему ты здесь, Джек? Вот почему ты ни с того, ни с сего в сиделку превратился? Да я не помню, чтобы ты мог хоть что-то сделать для овец. Всегда: “Эннис, она ножку порезала; Эннис, а что это такое, Эннис, у нее кровь идет”. Ты что, думаешь, это что-нибудь изменит?

- Я здесь не для того, чтобы тебя выхаживать. Я хочу устроить тебе веселую гребаную жизнь, и сестре своей ты не скажешь, не объяснив ей про мою причину тебя ненавидеть. Да я поссу на тебя, прежде чем пальцем шевельну тебе помочь. Ты губишь мою жизнь, дел Мар! И как раз, когда я уже свыкся с тобой женатым и выкинул тебя из головы.

- Ага, ты выкинул меня из головы, когда я увидел тебя у мотеля, Твист.

Джек нагнулся над ним ближе. Подождал. “Что-нибудь не так?”

- Ничего.

- Ты че-та в лице переменился. Сильно болит?

Эннис кивнул. Джек ушел на кухню, вернулся с виски, открыл пузырек с таблетками. Он сел, устроив поудобнее ногу Энниса. Эннис вдруг задышал часто, прикрыл рукой глаза, таблетки предложенные не взял. Джек подтолкнул его слегка. Эннис тихо хрипнул “Джек”, и в этом слове была вся его боль. Джек нашел, как обнять, хоть это было и непросто с раздробленными плечом и рукой. Нашел как и держал его крепко, как в госпитале, когда никто не видел, покачивая, пока не осталась только боль от сломанных костей. “Будет тебе, Эннис. Где я найду такого тупого и страшного, как ты? Дурак ты, дел Мар, если веришь всему дерьму, что я болтаю”. И дальше были слова, которых никто не планировал, возникшие из стремления утешить, и Джек прошептал: “Меня ломало и похуже. Ну, не надо, не надо так, ты прям как маленький”. И слово прозвучало опять, на этот раз в другом значении: “Не надо так, маленький мой”.

* * * * * * *

Как Джек ни старался, ухаживать за Эннисом на диване он не мог. Эннису там было неудобно, он потел, одежда на нем скисла, раны пульсировали болью. Сидя или лежа, без разницы. Джек сказал Сьюзан, что положит его на кровать в трейлере, а сам будет спать в своем пикапе. Она возражала. Когда она пришла домой, все уже было сделано, и они не стали больше говорить об этом. Заметное напряжение между ней и ее мужем ослабло, когда они остались в доме одни.

Он поволок Энниса через двор вокруг амбара к месту, где стоял трейлер. Снаружи не крашеный, а внутри краска свисала с потолка, как трофеи каннибала. В нем пахло газом от обогревателя, и он едва годился для жилья. Эннис увидел только ветку зимних ягод, засунутую в банку, ярко-желтое полотенце, расстеленное на кровати, и знакомые ему мягкие одеяла с горы, где не пошел снег. Джека тогда прозвали миссис Твист, зля его этим столько же, сколько радуя Энниса.

Джек стянул с него одежду, выбросил из трейлера на мокрый снег, принес таз горячей воды и губку и начал обмывать его, дюйм за дюймом, на расправленном желтом полотенце. Эннис следил за ним из-под полуопущенных век, над чем-то задумавшись. Джек от работы не отвлекался, но заметил тихим серьезным голосом: “Думал, у тебя все болит”.

Эннис, глядя на черноту под ногтями Джека, на то, как его пальцы скользили по коже, чувствуя легкое трение губки и стекающую с тела воду, ответил: “Похоже, он встал в очередь на помывку”.

Джек улыбнулся. “Я уже подхожу туда”. Но он не торопился, обмывая губкой грудь, вытирая углом полотенца шероховатый сосок, грудную кость, ребра стиральной доской под его пальцами. Он взялся за здоровую ступню, ухмыльнувшись разочарованному ворчанию, занялся ею, моя, протирая и высушивая каждый палец отдельно, голень, колено и бедро. “Надо тебя повернуть”.

- Джек.

- Да ладно тебе. Тебе никогда не было трудно поворачиваться для меня, - он приподнял здоровую ногу Энниса, перевернул его, устроил поудобнее руку и плечо. Затем, не обмывая, но заботясь об Эннисе по-другому, он приложил пальцы к его борозде, толкнул внутрь. Эннис выгнулся, забыв о боли, забыв все причины боли, и осталась только нужда в Джеке и молодое, окрепшее тело. Джек скользнул в кровать, руки не отнял, вымыл спину Энниса другой рукой, пустив все десять пальцев в ход. Тело Энниса трепетало, как конская плоть под кружащими над ней мухами. Джек поцеловал его в волосы, вдохнул глубоко немытый запах Броукбэк, и его нужда встала тугой и твердой. Он нажал одним пальцем, лаская ухо языком: “Помогу тебе кончить, как девочке, Эннис. Больной ты сильно для мужской забавы”. Эннис, в поту, закрыл глаза и стиснул ягодицы на пальце Джека. Джек сомкнул зубы на шее Энниса в крепком укусе, который останется заметным еще несколько часов, и шепнул: “Ты уже близко?” Эннис скреб матрас, прерывисто дыша, упиваясь наслаждением. Содрогнувшись, как отряхивающая воду собака, он брызнул каплями в воздух, выпуская на волю больше, чем семя. Джек кончил, жаркий и потный, и Эннис почувствовал на своей шее щетину и загрубевшие руки. “Дьявол. Надо было мне снять эти чертовы портки”. Эннис засмеялся. Он не думал, что после увиденного в конце пути тупика он еще будет на это способен.

Джек перевернул Энниса обратно, взявшись за здоровое плечо. Эннис взъерошил ему волосы, дергая их так, что корням было больно, запутывая их беспечно. “Хороший бардак я устроил, Джек”.

- Там, где я сейчас лежу, полный порядок. Окромя твоих чертовых костей, ограничивающих мое удовольствие. Чешется под этой чертовой штуковиной?

- Чешется, и не слабо, Джек. Дал я маху; надо было избавиться от тебя еще на той чертовой горе, когда я тебя ненавидел. Проститься было бы легче. И простился бы, если бы выпал тот гребаный снег. Мы могли бы жить, как живут все нормальные люди.

- И что ты сделал, когда нужда взяла тебя? Скажи мне, друг? Когда ты проснулся, думая о Броукбэк и обо мне?

Эннис вдавил костяшки пальцев в скальп Джека, причинив ему боль. “Ты обзавелся жутко высоким мнением о себе, Твист”.

Джек потянулся за сигаретами. “Я обзавелся еще кое-чем: разбитым пикапом, поломанными костями и отмененной свадьбой, прояснившими мне мою позицию, дел Мар”. Он зажег две сигареты и держал одну вне досягаемости, пока не получил в уплату поцелуй.

Глава 4.

Прошла неделя, и Эннис был готов на стенку лезть. Девятнадцать лет не приковать в бессилии к постели. Разозлил Джека своим брюзжанием. Джек оставил ему еды, ночной горшок и уехал с Вилбуром на ранчо. Вернулся поздно, усталый, увидел Энниса, срезающего гипс с расчесанной в кровь ноги. “Иисус, Эннис!” – Джек шлепнул его, оттолкнув, чтобы снять кровавую простыню, потом шлепнул худой зад сильнее. Стал хлестать еще, звеня раскрытой ладонью, и сердце пустилось за ней вдогонку. Бледный зад побагровел. Сглотнув, Джек сказал: “Господи, Эннис, я сдохнуть ради этого готов. Думал о тебе весь день”. Эннис, задыхаясь, пустил его к себе.

Осторожно получалось дольше, чем стремительным натиском жаркого тела под порывами горного ветра. Джек держался над Эннисом, не задевая его, касаясь лишь болтом, и только внутри, скользя легко и плавно, словно смазывая любимое ружье.

Эннису нужно было не меньше, потому что он думал, что все потерял. Капли пота Джека стекали ему на спину; Джек взялся за него, как он брался за жизнь: очертя голову и на полном ходу, и в самый хороший момент весь трейлер закачался. Джек нашел то самое место; Эннис кончил вместе с ним, что бывало нечасто, но когда случалось, оба вопили в голос.

* * * * * * *

Девятнадцать лет не приковать в бессилии к постели. Эннис проснулся назавтра не в духе, скучающий и злой. Джек опять сбежал с Вилбуром, сказал, что он был там нужен. Эннис провел весь день в ожидании, думая о теле Джека, желая видеть свой болт у него внутри и торопя свое выздоровление. На следующий день Джек никуда не пошел. Бродил вокруг, слишком большой для маленькой комнаты. Сварил Эннису кофе и сказал, что купит ему журналы. Передавая кофе, небрежно спросил: “Ты давно знаешь Вилбура?” Эннис ответил, что знал его немного, когда тот ухаживал за сестрой. Сказал, Вилбур никогда его не любил и был рад от него избавиться, когда ему исполнилось семнадцать. Джек не стал продолжать разговор, но той ночью в постели, где секреты поверялись легко, сказал, что Вилбур ему не нравился, добавил, что будет рад, когда они уйдут отсюда. Энниса тревожило, что Джек так легко поверил в “они”, но с семенем Джека на своем языке и у себя внутри он этого не сказал.

Утром пришла Сьюзан, покричала снаружи, одет ли Эннис. Осмотрев его, она опять попросила Джека помочь Вилбуру, сказав, что обвалились изгороди, и помощь была бы очень кстати. Джек пошел, потому что она дала им крышу над головой, потому что она дала ему Энниса.

Когда он ушел, она сказала: “Алма Бирс придет сегодня”.

- Господи, почему ты не спросила меня сначала?

- Я спрашиваю тебя сейчас. Ты хочешь сказать нет? Не было там твоей вины, Эннис, забудь об этом. Я не могу тебя держать здесь бесконечно. Ты должен построить себе свою жизнь, с Алмой.

* * * * * * *

Ее привез отец, и она опиралась на его руку, но гипса не было. Перелом без смещения, сказала она Эннису, и заживает хорошо. Она спросила, как он, говоря с чужим ей человеком. Он не хотел начинать разговор о других вещах, не хотел услышать то, что он боялся услышать. Поговорили немного о снеге и о его брате и сестре. Алма оглянулась по сторонам: “Как ты тут один управляешься?” Эннис, одетый в рубашку Джека, сказал, что сестра хорошо за ним ухаживает. “Мы должны определиться, Эннис. Надо понять, что делать дальше”.

Его нога болела так, будто ее зажало в челюстях капкана.

- К декабрю ты поправишься. Тебе будет лучше в нашем собственном доме.

Он вспомнил, как увидел медведя в ловушке, лапу в зубьях, дробящих кость. Вырваться оттуда нельзя, оставаться там тоже нельзя – куда ни кинь, всюду смерть. Только одна придет скорее, чем другая. “Думал, можбыть ты сердишься на меня из-за аварии. Не видал тебя в больнице”.

- Говорят, дорога сильно обледенела в ту ночь. Другие машины тоже занесло.

Эннис грыз ноготь, не зная, что сказать.

Она осторожно встала. “Я скажу отцу забронировать церковь, Эннис. Ты смотри, поправляйся скорее”. Добавила со значением, давая понять, что знает. “Никаких рыбалок до свадьбы. Не хочу тебя видеть опять побитым”.

Эннис смотрел, как она уходила, хромая, и завернулся в рубашку Джека так туго, что лопнули швы.

* * * * * * *

Джек не хотел разговаривать. Эннису было все равно; оставил свою нужду в словах позади на Броукбэк. Джек не хотел болтаться без дела. Эннису было все равно. Они должны были оставить все это позади на Броукбэк. Он не сказал Джеку о приходе Алмы. Что он мог сказать? Помывшись в тазу – все, что у них было – и понюхав рубашки, Джек оделся и сказал, что пойдет пройтись. Эннису было не до разговоров, но и быть оставленным в одиночестве он тоже не хотел. Джек сказал, что делать было нечего, и потом, он все равно пойдет, и ушел, хлопнув дверью.

Эннис стащил с ноги остатки разодранного гипса, срезал гипс с плеча и сидел, готовый к мятежу, поджидая Джека.

Джек вернулся рано утром, ничего не заметив. От него несло тяжелом духом, и он хотел спать. Эннис сел с ним рядом, узнавая запах. И без того царапины на спине Джека могли рассказать ему о том, о чем он не хотел знать.

Когда поздним утром Джек проснулся, с похмелья больной, Эннис смаковал идею о том, чем они сейчас займутся. Снег не пошел в назначенный срок, ну и пусть, он заставит его пойти. Он будет драться с Джеком за то, чтобы каждый из них мог жить своей собственной, отдельной жизнью, как тому и следует быть.

Джек разрушил планы Энниса, обхватив руками свою боль. Его плечи затряслись, и сухие рыдания предотвратили оставшуюся в планах снежную бурю. Эннис достал рукой ссадины на спине, провел по ним пальцем, думая о ногтях, что их оставили, не желая того, но рисуя себе Вилбура. “Джек, я хочу знать. Тебе придется сказать мне. Пришел ко мне весь ободранный, воняя другим мужиком”.

Джек повернулся к нему мокрым лицом. “Не было никого другого – где твой гребаный гипс, Эннис?”

Эннис ударил его, не считаясь с глазами, большими, широко раскрытыми в тени влажных темных ресниц. “Говори!”

Джек скатился с кровати, пнул стену, запрыгал, ругаясь, на одной ноге. Тяжело опустился на кровать, уронив голову на руки. “Вилбур проходу мне не дает, Эннис. Пристает ко мне, подначивает и смотрит так, будто у меня опять "погань" на лбу написано”.

- Он знает? Знает про нас?

- Так прямо не сказал, но достал уже с грязными разговорами. Что бы он сделал этой девчонке, чем бы он занялся с той. И меня вынудил так говорить, а я ж ничего не знаю. Я же никогда не спал с девчонками. Черт, я так расхвастался, будто я главный племенной жеребец во всем Вайоминге.

- Расхвастался, и всего располосовали.

Джек глянул на него. “Обозлился из-за этого, да?”

Эннис ударил его опять.

- Я уже понял. Черт. Все было не так, как ты думаешь. Мы пошли в бордель, Эннис. На-ста-ящий гребаный бордель. Ты знал, что в Вайоминге есть бордели? Не поверил бы ни за что на свете.

- Ты... Дьявол, Джек! Ты был со шлюхой? Джек вскочил на ноги, ожидая кулак. Увидел, какая была погода на дворе, и сел опять. “Ты испортил меня, Эннис дел Мар. Я потратил пять долларов, которых мне теперь не видать, как своих ушей, и не получил ничего, кроме порции ругани, которую я мог бы поиметь здесь от тебя забесплатно”. Глянул на Энниса. “Ты ведь никому не скажешь, Эннис? Ты же знаешь, я не голубой”.

Если бы Эннису было смешно, он бы рассмеялся, но ему удалось осилить лишь один сухой всхлип.

- Жалко мне очень Сьюзан. Вилбур разошелся там не на шутку, если ты меня понял. Эннис, я хочу, чтоб ты знал: я собирался надеть резинку, если бы у меня... если бы она понадобилась, патамушта я понятия не имел, куда все девки подевались, но Вилбур уж точно знал.

- У Сьюзан будет ребенок.

Девятнадцать лет, и не знали, как помочь.

Джек потер руками лицо. “Я только хотел проверить кое-что. Давай мы с тобой забудем об этом, ладно?” Эннису не хватило смелости сказать: какая разница, так или иначе, если не было никакого “мы”.
Джек принял молчание за знак согласия. “В таком случае, - он ткнул его кулаком, - где твой чертов гипс, дел Мар?”

Глава 5.

Эннис назначил день свадьбы с Алмой. Его боль оставалась с ним, и движения были неловкими, но он решил, что сможет выстоять рядом с ней и принести все нужные клятвы. Ноги его держали.

Джеку он позволил делать со своим заживающим телом все, что тот хотел. Надо снимать урожай, когда снег уже не за горами.

После одного особенно крепкого соития плечу было больно так, что он принял таблетки. Потом взял еще, чтобы утишить и другую боль, и сказал: “Свадьба будет через две недели, Джек”.

Эннис увидел в ту же минуту, что он не знал истинной сути нужды Джека. С десяти до девятнадцати рос без любви, не ведая ее секретов и не научившись понимать кого-то вроде Джека Твиста. Думал, оно все плотское. Но у Джека был вид человека, стоящего на крутом берегу, позади огонь и некуда бежать, только вниз. Сгореть или утонуть - конец один. И все равно, что бы Джек ни говорил, что бы ни делал, Эннис отвечал лишь одно: “Куда, Джек? Куда мы пойдем?” Или: “Как мы это сделаем? Как?”, и на эти вопросы у Джека ответов не было. В свои ответы он вкладывал сердце, но там не находилось ничего насчет “куда” и “как”.

В конце концов, усталый и подавленный, Эннис отвернулся к стене.

Джек смотрел ему в спину, затем сказал: “Я расскажу Алме, почему ее парень ей кости сломал. Папаша мой прав был насчет меня: погань”.

Эннис обернулся. “Ты не сделаешь этого. Я тебя знаю”.

- Ничего ты обо мне не знаешь, иначе ты никада бы мне такое не сделал.

- Я это делаю не тебе. Я это делаю ради тебя, и если ты не видишь этого...

- Заткнись, Эннис! Меня тошнит от этих твоих разговоров. Ты забираешь у меня свет и воздух и говоришь, что делаешь это ради меня! Нет, я не дам тебе жениться на ней.

Он начал натягивать штаны на липкую кожу, спотыкаясь, падая, разрывая их в ярости. Эннис влез в свои, первый раз без чьей-либо помощи, слезы потекли из глаз от боли. “Джек, подожди”. Джек не стал ждать, вывалился из трейлера, по сугробам добрался до пикапа. Пикап не завелся сразу, и Эннис, дрожа от холода, успел залезть в кабину к Джеку. “Ты не можешь...”.

- Я могу делать все, что придет мне в мою гребаную голову, Эннис. Ты мне никто”, - он выехал со двора, утопив педаль газа в пол. Пикап затрясся на ухабах, и Эннис застонал. Минутное колебание, и затем лишь решительные руки на руле в стремлении достичь безразличия.

- Джек.

- Заткнись, Эннис. Я все тебе сказал.

- Джек, я хочу тебе что-то показать.

- Ты сказал мне это однажды на Броукбэк, и смотри, куда оно нас завело.

Эннис посмотрел на него, и среди всего ужаса и отчаяния в его глазах блеснул веселый и помнящий огонек. Джек взглянул на него в ответ. Машина замедлила ход, он остановил ее и закрыл лицо рукой. “Дьявол, Эннис, почему я не могу завязать с тобой? Я тебя так ненавижу”.

- Ты поедешь со мной кое-что посмотреть?

Он поднял глаза на Энниса. “Это что-нибудь изменит?”

Эннис отвел взгляд в сторону.

Старый пикап лязгнул и тронулся с места, и Джек поехал по указанной Эннисом дороге. У него больше не было карты, говорящей, куда идти.

* * * * * * *

Место не изменилось, хотя он ожидал, что оно покажется меньше, ведь ему тогда было всего лишь девять лет. Может, он так и остался маленьким.

Он вылез из пикапа, оступаясь и скользя, одетый лишь в рубашку и штаны и все еще с поломанными костями внутри. Джек поспешил к нему и поднял на ноги. “Ты с ума сошел, друг. Ты...”

- Вот здесь, я помню, они его и тащили, привязанного за болт. Ты можешь себе это представить? - пнул Джека здоровой ногой, больная под ним подогнулась, но ударил, куда хотел, и Джек опустился на землю, - Это только пинок! Они волокли его, зацепленного за болт! Смеялись, наверно, и он знал, что умрет и ничто его не спасет, - он пошел вдоль берега вперед, вспоминая.

Начал сползать вниз, но Джек поймал его, схватив за рубашку. “А ты ведь тоже мертвый, Эннис. Да только тебе хуже, чем ему, ведь ты это делаешь себе сам! Запряг свой собственный болт в тонкую золотую упряжь и позволяешь его волочить”. Он поскользнулся, сбил с ног Энниса, и тот повалился в снег и боль.

- Какого черта?

Эннис, стоя на четвереньках, услышав голос, поднял голову. На него смотрел старик, справляя малую нужду неподалеку. Не нужду... бутылка виски кверху дном в его руке и расползающееся на снегу янтарное пятно.

Джек скатился к нему. “Какого дьявола?”

- Как раз это я и сказал, сынок, имея больше на то оснований. Вы, двое засранцев, свалились мне на голову, когда я тут занимался своим делом. Откуда вас черт принес, и неодетых? Да вы, ребята, я смотрю, совсем окоченели, - он с раздражением отшвырнул пустую бутылку и повернулся, чтобы уйти.

Эннис уставился на янтарное пятно, обхватив себя руками и дрожа. “Ты этого хочешь?” Он перевел глаза на Джека. “Ты хочешь кончить вот так? Ты думаешь, если бы Эрл смог вернуться назад, жениться на какой-нибудь девчонке и жить порядочной жизнью, он предпочел бы лежать здесь с оторванным болтом?”

Старик обернулся, задумавшись. “Думаю, нет, сынок, не предпочел бы, но ничего другого в своей жизни он менять бы не стал”. Глянул на Джека, кивнув головой в сторону Энниса. “С ним все в порядке? Неважно выглядит”. Сняв свое теплое пальто, старик накинул его, не встретив протеста, на худые дрожащие плечи.

* * * * * * *

- Здесь мы в тысяча девятьсот сорок первом. Экипаж военного корабля “Луизвилл”, не считая кука, у которого, как я сейчас припоминаю, в тот день был понос, - он передал измятое фото Эннису, - Четыре года после атаки японцев бороздили этот чертов океан, - он помолчал, - Вы, дурачье, конечно, слыхали об этой войне? Эрл и я, мы сразу порешили, как оно между нами будет, хотя, поклясться готов, никто из нас никогда раньше об этом и не помышлял.

Джек взглянул на Энниса, но Эннис не собирался ему отвечать. Джек посмотрел на него пристально, затем оглянулся вокруг. “Отличный трейлер. Я бы от такого не отказался”.

- Сынок, это Эйрстрим. Я в нем все равно что тот чертов океан рассекаю. Сижу тут себе, капитан своего собственного корабля. Ну как, ты собираешься мне рассказать, чего это ты и твой тощий друг искали, где умер Эрл?

- Как ты можешь так о нем говорить? Как будто он ... просто умер, - Эннис без шляпы чувствовал себя нагим, скрываться было негде.

- Ну, а как мне еще о нем говорить? Мертвые останутся мертвыми.

Эннис толкнул стол, не догадавшись, что он был привинчен к полу, резко упал назад. На нем все еще было пальто Рича, и он стиснул пальцами жесткую ткань. “Жизнь, сынок – рисковая штука. В наши дни улицу переходишь - и тебя могут убить. Есть тысячи способов помереть, да разве сравнишь их с тем, что было на войне? Мы стали другими, весь мир стал другим, и прежним ему уже никогда не быть. Потеряли столько людей, что не сосчитать. Стали понимать, что в жизни важно. Взглянули на вещи со стороны, если понятно, к чему я веду. Нам с Эрлом досталось двадцать лет по-настоящему хорошей жизни. Такое не многим дается. Если бы я мог изменить то, что случилось, поверь мне, я бы изменил. Но отказаться от тех двадцати лет? Да я скорее откажусь вот от этого Эйрстрима. Сам себе капитан, и еду теперь, куда захочу. Вы, салаги, - самая потешная команда из всех, что я видел. Завели себе новую моду в Вайоминге, без шляп да в одних рубашках, когда два фута снега на дворе?”

- Мы с Эннисом...

- Закрой свой чертов рот, Твист. Наши дела никого не касаются.

- Его - касается, Эннис. Это твоя работа. Ты привел меня сюда показать, где умер этот мужик, чтобы я вильнул хвостом и упал кверху брюхом и позволил тебе сломать мою жизнь!

- Можбыть, вам обоим лучше вынести это за дверь...

- До тебя никак не дойдет, Джек! Я не голубой! Я хочу жить с Алмой, завести детишек, ходить на этот чертов бейзбол и на четвертое июля хлопать гребаному президенту Соединенных Штатов Америки вместе со всей остальной кодлой настоящих мужиков!

- Как я уже сказал, ребята...

- Вместе с Вилбуром?

- Не вмешивай его сюда.

- А он здесь, Эннис! Он - твой пример настоящего мужика, каким ты хочешь быть?

- Присядьте, ребята, вы что-то уж...

- Ни черта ты не знаешь, Джек Твист, что значит быть мужчиной. Ты...

- Я знаю, что значит быть твоим мужчиной, Эннис. Ты это хочешь услышать, потому что я никогда еще этого не говорил. Я хочу только быть твоим мужчиной, - он бросил яростный взгляд на Рича, - У тебя есть что сказать?

- Дьявол, нет.

- У тебя, дел Мар?

- Джек, ты убиваешь меня. Ты не ответил на мой вопрос. О любви легко говорить, и я скажу, если ты хочешь, чтобы я сказал. Но у нас больше нет Броукбэк, Джек. Ни за какой гребаной радугой нет для нас места, где мы могли бы жить, Джек.

- А оно красиво в Калифорнии, если вы надумаете поехать со мной, - Рич повернулся и достал еще одну бутылку виски, - У меня там небольшая землица, где я могу пускать струю туда, куда моя струя пожелает достать, - он рассматривал Энниса, - Ты можешь остаться с сильно курьезным на вид болтом, сынок, если будешь пытаться слить ненатуральным для тебя способом. Я бы мог придавить вот эту твою поломанную руку и сказать, что ты должен Эрлу. Должен ему свободную струю, - Он поднял бутылку ко рту и сделал большой глоток, - Но мне наплевать на тебя и на твои дела, так что я ничего не скажу. Я пойду и закончу то, чем был занят, когда там обозначились вы, двое таких забавных ребят. Пейте мой виски и скажете мне потом, на чем порешили, - шаркая, он вышел за дверь.

Колени Энниса подогнулись, и он тяжело упал на стул. “Я не могу, Джек. Я не гожусь для чего-то большого, вроде тебя и этой штуки, что между мной и тобой. Я только Алме могу подойти. Если я пойду на это, друг, я пропаду в тебе так, что от меня ничего не останется".

- Останется меньше, чем когда ты ударил то чертово дерево, после того, как забыл войти в поворот?

Эннис не ответил, уронив голову на руки за неподвижным столом.

Джек кивнул. “Ладно, Эннис. Я никада не думал, что я сам достаточно большой, чтобы пойти на это, потому что я всегда думал только о себе, хотел, чего я хочу и никада ничего не получал. Я сделаю это, потому что ты этого хочешь. Я сделаю это для тебя, Эннис. И несмотря на то, что я сказал, я хочу, чтобы ты был счастлив, потому что если ты не будешь счастлив с Алмой, тада две жизни будут сломаны заместо одной моей. Будь счастлив, Эннис”.

Он ступил за дверь, и снаружи мело, и снег ослепил его белизной и заглушил все звуки рыхлыми, тяжелыми хлопьями.

Но заглушил не настолько, чтобы Джек не услышал, как его позвали по имени.

Услышал так же ясно, как если бы его звали в прозрачном чистом воздухе гор.

* * * * * * *

Они сидели на заднем сидении Эйрстрима, чтобы Эннис мог поднять свою ногу, откинувшись на руки Джека в молчаливом страхе перед тем, что они совершали. Виски помогало. Спросили старика, почему он вылил добрую выпивку на землю. Тот сказал, что не намерен был приносить старому хрену цветы каждый раз, когда ему случалось проходить мимо. Какой мужик будет приносить цветы?

Джек, глядя на Рича за рулем, капитана свободной струи, прошептал: “Какие наши шансы, Эннис? Какие наши гребаные шансы?” - и позже, проезжая близко к дому Алмы: “Слишком поздно, друг. Ты знаешь, чье имя ты назвал”.

Эннис ответил лишь: “Открыть бутылку надо было, вот и все”.

Они ехали на запад, в направлении гор. Снег повалил гуще. Джек расчистил окно, глянул наружу, смиренный безмерностью происходящего. “Говорят, в Калифорнии жарко. Никада не бывает снега”.

Эннис поразмыслил над этим. “Ну и отлично. Похоже, мне нравится больше, когда не идет снег”.
КОНЕЦ

@темы: о да!!!

---

Lovely Эннис и Джек....

Всем, у кого в сердце навсегда " ГОРБАТАЯ ГОРА"
Фанфик R-13
Пишет zucchini11
Переведено с англ. с любезного разрешения автора
jenny - "Love That Dares - jenny's Brokeback Mountain Stories"
Когда не пошел обещанный снег

ГЛАВА 1







Эннис дел Мар ненавидел падлюку Джека Твиста. Он ненавидел никогда не прекращающуюся воркотню насчет работы, ненавидел наглый вид, с каким тот приезжал в лагерь, расчитывая на харч и сочувствие. Он ненавидел его манеру держаться в седле, как будто под ним был воздух, а не девятьсот фунтов скачущей конины. Особенно он терпеть не мог пения заразы и его болтовню, которая никогда не кончалась. Но больше всего его бесило ожидание: когда он должен был сидеть целый вечер, насторожив уши; и потом, еще хуже, его отъезд. Вот когда Эннис дел Мар ненавидел падлу Джека Твиста сильнее всего: когда тот уезжал из лагеря, возвращаясь к овцам, и оставлял его одного. Он провел девятнадцать лет почти в полном молчании, и его мнения никто не спрашивал. С чертовым Джеком Твистом молчание стало казаться неладным.


Эннис дел Мар ненавидел Джека Твиста.


Он предложил поменяться, все, что угодно, лишь бы не ждать его целый день, думая об их болтовне и песнях. Блеяние овец день и ночь напролет напомнит ему, что к чему. Правда, теперь он лежал, глядя на звезды, и они заставили его почувствовать себя еще меньше, чем он сам себе казался: щуплый, страшный, заброшенный, без дома и без гроша. Ненавидел Джека теперь потому, что каждый раз, уезжая из лагеря, ощущал себя съежившимся еще сильнее.

Рассказал Твисту о своих ощущениях, первый раз в жизни обратив чувства в слова, и после спокойного размышления получил в ответ продуманный ответ, что даже гребаный президент Соединенных Штатов чувствует себя маленьким, когда смотрит на звезды. Сказал Джеку, что ненавидит его, и Джек, смеясь, ответил, что это вполне обычная реакция. Рассказал Эннису о случае, когда отец отправил его в школу со словами “Этот парень - погань”, выведенными чернилами на лице. Сказал ему, если смоет, в следующий раз он выжжет ему тавро. Учитель отскреб их, и он был так испуган, что намочил штаны. Всего семь лет, и был бит за это и за все остальное. Эннис, пораженный, ничего не сказал.
В эту ночь они заложили традицию виски, желая рассказать другие истории, которые каждодневная трезвость держала внутри.


Эннис отважился рассказать Джеку о брате и о битье, показал ему свои шрамы. У Джека тоже были шрамы от быков, и они провели приятный вечер, сравнивая их. Виски хватало, и они были пьяны. Шрамы Энниса горели всю ночь там, где Джек их потрогал. Его голова болела весь следующий день, и он был рад оказаться на пастбище, вдали от соблазна.

Он завел себе привычку не приезжать на завтрак, забирая с собой с вечера бисквиты и кофейные причиндалы. Не желая совершать поездку назад, не желая совершать поездку назад ради пары коротких часов. Не желая видеть Джека. Не желая видеть Джека лишь пару коротких часов.

Приехал на следующий вечер и выпил столько, что не поехал назад. Проснулся не только с больной головой. Проснулся в палатке с Джеком, между ними – скомканное одеяло, а в животе все сжалось от страха.


Эннис дел Мар в тот день ненавидел Джека Твиста с особенной страстью. Уехал из лагеря, не заговорив с ним. За целый день так и не вспомнил, почему у него утром были спущенные штаны, и хотел оказаться в лагере, чтобы найти ответ. И боялся узнать этот ответ…

Провел несколько последующих недель, осваиваясь со всеми ответами, какие ему были нужны. Никто из них ничего не сказал, но оба согласились, что дрочение – херовое занятие в сравнении с трахом крепкого, как конский круп, зада.

Эннис дел Мар ненавидел Джека Твиста за то, чем тот был, как ненавидят грех за то, что он ведет к соблазну. Он грешил с радостью, забыв обо всем на свете, прямо на земле, втрахивая Джека Твиста в грязь.

Он ненавидел Джека Твиста за то, что тот превратил его в кого-то, кем он никогда без него бы не стал. За то, что тот навечно связал его с горой воспоминаний о времени, когда он нашел в себе нечто, о чем он никогда ранее не догадывался – жившее в нем стремление к нежности. Даже Алма со всей своей по-детски пухлой мягкостью не могла заставить его тихо напевать, покачиваясь, и полностью и безоговорочно кого-то одобрять.


Так что когда пошел снег и Джек сказал, что Агирре велел им спускаться с горы, Эннис был рад. Он не настолько сбился с пути, чтобы не смочь уехать домой, жениться на Алме и начать откладывать на жилье. Планы и жизнь, которую гребаный Джек Твист почти загубил. Он был так рад, что унес свою радость прочь и смотрел на Джека издалека. Ненавидеть его издалека было легче.

Но снег не пошел.

Джек снимал палатку, когда подъехал Агирре и сказал, что буря ушла к востоку и им не надо спускаться с горы. Глянул на Джека тяжелым взглядом, словно прочел “Этот парень – погань” большими буквами на его лице, плюнул и уехал прочь. Эннис увидел, как Алма и жизнь, которая ничего, кроме смерти, не обещала, ускользают от него, и стал ненавидеть Джека Твиста еще сильнее.


Палатку поставили заново, и они были снова как дома. Джек сказал: “Думал, щас помру на месте, друг”.

Эннис не заводил с Джеком такие разговоры, он к этому не привык, но сейчас, когда перед ними были месяцы вдвоем, он решился сказать: “Не могу оставаться здесь навечно. В ноябре женюсь. Говорил уже: мы с Алмой копим на жилье”.

- Ты уже делал с ней это?

Эннис пнул его, отказав в ответе. Джек прыгнул на него, ликуя, и Эннису пришлось рассмеяться и сказать, нет еще, но он так понимает, что после этого оно будет легко. Джек показал, как легко было как раз с ним, и они принялись за это по- новой. Эннису было не по себе, когда он уезжал, ненавидя Джека за то, что тот был у него первым, и кляня обещанный снег за то, что он не пошел.

Разрываться между двумя лагерями, где один – высоко на лугу, без костра и только с маленькой палаткой, а другой – внизу, там, где им обоим хотелось быть, становилось все труднее и труднее. Эннис ненавидел Джека за это и за то, как по его вине ему было трудно уезжать, как по его вине ему было трудно возвращаться назад, нуждаясь в нем, как в глотке воды. Он ненавидел, что тело Джека делало его тугим, что голос Джека был как пальцы на его позвонках, что он не мог оторвать от него глаз и думал про себя всегда о нем. Джек поглощал его, и за это он его ненавидел.

Лето шло своим чередом, и Джек взял себе привычку ездить днем с ним, почему бы и нет, и они принимались за это в маленькой палатке, которая перестала пахнуть кошачьей мочой и пахла теперь ими. В носу у Энниса день и ночь стоял запах семени, и он ненавидел Джека Твиста за то, чем он становился, и клял обещанный снег за то, что он не пошел.

Стал ненавидеть Джека еще сильнее, потому что тот, похоже, знал о его чувствах, следил за ним с грустным, добрым лицом и тихо говорил о том, как обстояли дела.

Эннис не хотел ни тихого, ни доброго от Джека, ему было нужно, чтобы его ненавидели в ответ, и тогда они бы точно знали, что есть что: чем они были и чем не были. Единственное, что можно было сделать насчет этого – только ненавидеть, иначе оно будет чем-то другим. Чем-то другим, что не поднимет Алму и жизнь. Только страх и муки для того и другого.

Ненависть разбухла в нем, когда Джек нашел его, плачущего, и прижал к себе. Па бил его до полусмерти, брат бил его до бесчувствия. Джек обнимал его, шептал, целовал, и превратил во что-то, что не смогло бы спуститься с горы, но день по-прежнему сменяла ночь, и Эннис клял обещанный снег за то, что он не пошел.


Им уже не надо было говорить друг с другом, что для Энниса было еще тяжелее, чем вынужденный разговор. Молчание удобно, когда знаешь кого-то так хорошо, что в звуке уже нет нужды. Его пугало, что он мог так много о ком-то знать, когда довольно было улыбки или складки у прищуренного на солнце глаза, чтобы он был этому рад.

Стали так близки в молчании, и то, что они делали друг с другом, изменилось. Эннис ненавидел, что ему хотелось раздевать Джека медленно и неторопливо, как сворачивают повязку с раны, скользя взглядом по тому, что лежало под ней. Ненавидел Джека, когда его собственная одежда снималась так медленно, что он почти выстреливал до того, как оказывался у Джека в руке, или во рту, или в заду. Замедленность давала им время замечать, и находить приятное, и касаться друг друга. Но он не хотел, чтобы прикосновение Джека, взятое с собой с горы, осталось с ним на всю жизнь. Как он справится с прикосновением Алмы после Джека? После него, тугого, и его волос, и пота, и грязи, и запахов табака, виски и лошадей. Эннис клял обещанный снег за то, что он не пошел.


Замедленность и неторопливость вернули их назад к словам, но не к разговору. Теперь слова естественным образом рождались от прикосновения, слова, которых они никогда не слыхали раньше, ибо где они могли научиться словам любви? Эннис ненавидел Джека за страх, что он мог сказать что-нибудь из этого Алме. Мне хорошо, когда ты во мне, будто я, наконец, наполнен до краев; не нужен мне дом, здесь мое место, в тебе. Эти слова были не для Алмы, и он ненавидел, что до конца жизни он никогда больше их не произнесет.

Со словами любви, с глазами друг на друге смыкать губы стало легче, и после всего, что они сделали, они поцеловались должным образом в первый раз, и Эннис ненавидел Джека за то, что тот нашел что-то лучшее, чем даже секс и скольжение в него, чем язык на нем и пробы пальцами и болтом, сделанным под его зад. Он набросился на поцелуи, как голодный на еду, нуждаясь в них, наливаясь слюной при мысли о них, становясь жадным из-за страха их потерять. Он ел слишком много Джека и ненавидел его за то, как было больно его сердцу и как распирала его любовь. Джек смеялся и спрашивал, делал ли он это с Алмой. Эннис делал, но оно было теплым пивом, он так и сказал Джеку, и ненавидел его за наслаждение, написанное на его лице. Но он должен был жить своей жизнью, а не радовать Джека Твиста. Такова была его доля, и он ненавидел Джека за то, что тот вызывал в нем мысли за пределами его ожиданий, и клял обещанный снег за то, что он не пошел.


Потом Джек начал строить планы, и Эннис ненавидел его со злобой, которую он не мог утаить. Как они собираются найти место, чтобы вместе там жить? Они подрались в жестокой антитезе тому, чем они занимались друг с другом в грязи, и кончили там же, когда все было сказано и сделано. Эннис не имел ни мыслей, ни слов, чтобы понимать две стороны одной и той же монеты, и ненавидел Джека за то, что по его вине он был таким запутавшимся и несчастным. Джек перестал его обнимать, повернулся к нему спиной той ночью, и тогда впервые Эннис ненавидел себя сильнее, чем Джека, за свои слезы и за то, что его нужда в Джеке и его утешении была сильнее, чем в Алме и в жизни, которую он себе рисовал.

Он ненавидел их обоих, когда Джек обнял его, и баюкал его, и рассказывал ему еще об их месте за какой-то гребаной радугой, как будто это было причиной его слез.




Когда наступила последняя неделя, и Агирре прислал сказать, чтобы они спускались с горы, внутри у Энниса не осталось ничего, чем любить, чем ненавидеть и чем вообще жить. Джек, который показывал дорогу во всем, шаг за шагом ведя Энниса по неведомым тропам Броукбэк, уступил ему место впереди. И без Энниса он едва смог заставить себя сойти вниз. Они пришли, потеряв овец и потеряв свои сердца. Они пришли со смешавшимися овцами, с невозможностью их разделить. Они пришли со смешавшимися сердцами, с невозможностью их разделить.



Начало октября, и Эннису осталось несколько недель до женитьбы на Алме, и он клял обещанный снег за то, что он не пошел.

- Приедешь сюда на следующее лето?

Эннис переступил с ноги на ногу, не в силах взглянуть в глаза, которые знали теперь его секреты. “Наверное, нет”. Напомнил Джеку об Алме и об откладывании денег на жилье, как будто Джеку это было надо. Алма, источник трений между ними: челюсть Джека, синяя и опухшая, объявляла“Этот парень – не Алма" так же четко, как буквы, написанные пером.


Джек говорил, что поедет на ранчо к отцу, но Эннис не слушал, он рисовал себе сорок миль расстояния между ними. Отвернулся, упершись рукой в стену, и подавился рвотой. Джек, обеспокоенный, словил пинка за свои хлопоты. “Отвяжись”. Эннис клял обещанный снег за то, что он не пошел. Думал, одолел бы сорок миль, если бы пошел снег.

Почувствовал руку у себя на плече. “Поезжай ко мне на пару дней. Мож, съел какую-нить дрянь”.

Тебя, Джек Твист. Я ел тебя. Эннис ненавидел Джека Твиста, но он забрался в его пикап, и бедра задевали друг друга, когда Джек вел машину, и расстояние между ними было много меньше сорока миль.

Джек Твист ехал довольный, заполучив Энниса к себе в пикап, шутил и распевал, и Эннис съежился, стал еще меньше, чем под звездами. Думал о пикапе со стороны, пока они ехали, представляя себя кем-то другим, думающим о них. Двое мужчин в пикапе. Погань.

Спали под пикапом в ту ночь, завернувшись в одеяла Джека, в запахе бензина и заслонившей звезды тьме. Сказал Джеку о своих страхах. Джек, как всегда, обдумал переживания Энниса и медленно произнес: “Если б мы не были при этом, ты все одно подумал бы неладное? Полно мужиков разъезжают в пикапах. Не вижу в этом ничего такого”.

Эннис знал, что говорил. Гребаный Джек Твист не видел, как вздернули и как волокли кругом старину Эрла.

- Ты никада не шатался со своим братом, Эннис?

Амбары и обочины, люди, которым они были не нужны, и его брат, вымещающий на нем обиду, кулаками и по-другому, и болело все равно, и по-прежнему та же тщета.

- Бывало.

- Вот видишь. Все это делают, я думаю.

- Это не то.

- Не вижу, чем не то, друг.

Эннис привлек к себе лицо Джека и губами показал, в чем разница. “Никада не целовал, Джек. Только тебя”, и потому что снег не пошел.

Эннис понял, что они навсегда оставили гору, как только увидел папашу Джека. Блеск в его глазах был как солнечный блик на спинке трупной мухи. Нервничал и слишком много говорил: “Очень это любезно будет с вашей стороны позволить мне побыть здесь, сэр, пока я не скоплю чуток на свадьбу. Я в следующем месяце женюсь”, - он чувствовал, что папаша определенно может прочесть написанное на его лице. Пожалел, что у него нет карточки Алмы, как раны – медали за храбрость, но никогда не хотел иметь ее раньше. Знал, что всю оставшуюся жизнь будет просыпаться рядом с этим лицом.

- Думал, мож мы с Эннисом заготовим тебе на зиму корм.
Не упомянул о вызванной сорока милями тошноте.

Трупная муха кивнула. “Можешь спать в амбаре”.

В амбаре была комната с кроватью, раковина, дверь, и не было окна. Эннис мял в руках шляпу. “Надо дать знать Алме”.


Джек об Алме не пекся, забрал у Энниса шляпу и познакомил его с кроватью. Первый раз они были при этом на пружинах, сбавили ход, смакуя, колени не стерлись в кровь. Джек не отпускал его, хотел лежать, прижавшись, и говорить, и Эннис пожелал, чтобы снег пошел и похоронил его навечно на горе Броукбэк. “Мне надо идти, Джек. Я не должен больше этого делать”.

Джек, сонный, прошептал ему на ухо, притянув к себе сильнее. “Не могу я просто взять и перестать, Эннис. Это оно, мое”.

Эннис сел, сорвав кожу с кожи, слыша запах тел. Джек поймал его за руку. “О чем ты будешь думать, Эннис, в постели с Алмой? Кто будет слушать твою тупую чепуху и прижимать тебя к себе потом? Не можешь ты так со мной поступить”.

- Джек, ты же знаешь, я насчет этого прав. Что мы будем делать здесь, по-твоему? Жить здесь парой старых пидоров?

- Не пидоров, Эннис, если ты так не хочешь. Откуда тебе знать, что никто этого не делает, только никто об этом не говорит?

Эннис не знал. Ничего не знал, с одним только годом старших классов и потом никаких разговоров о том, как жить и кого любить. Он потер руками лицо, услышал запах Джека, приставший к пальцам. “Не вижу, штоб твой папаша это делал. Мой – точно нет”.

- Можбыть, потому они такие проклятуще несчастные.

Эннис обернулся с своей улыбкой только для Джека, широкой, до самых глаз. “Дьявол ты, Джек Твист”.


Джек скользнул ближе, ища ртом влажные, мягкие части. “А ты – грешник”.

Потом Эннис сказал: “Как ты думаешь, папаша твой знает, чем мы тут занимаемся?”

Джек пожал плечами. “Да он все время знает, что я делаю че-то плохое. Придумает себе че-нить, если не сможет меня за этим поймать”.

Эннис рассматривал кончик сигареты и размышлял о том, куда ее поместить в случае, если получит неладный ответ. “Он ловил тебя за этим раньше?”

Джек попытался отвлечь его своим пальцем, нажал им и повертел, но Эннис не обращал внимания. “Джек, был у тебя в этой койке кто-нибудь раньше меня?”

-Блина, Эннис, не могу я упомнить все подробности моей гребаной жизни. Валял я дурака, конечно. Никогда не хотел болт в заду, пока не встретил тебя, и это чистая правда, Богом клянусь.

- А твой болт, Джек? Где был твой болт?

- Друг, тока не говори мне, что ты не пробовал овец.

Эннис откатился в сторону, вопя и прикрывая зад, и Джек бил по кровати кулаком и хохотал, что Эннис ему поверил. Так и не получил ответа на свой вопрос.

Пришло утро, и Эннис предпринял еще одну попытку побега, желая, чтобы снег выпал до этого бессильного заточения. Нет нужды в стальных оковах, лишь палец Джека на его животе, удерживающий его в плену нужды любви.

Он проснулся рано, когда в доме еще было тихо, постоял немного, глядя в окно Джека, будучи внутри комнаты, внутри Джека, затем сделал шаг, зная, что побег всё равно невозможен…

Tags: Когда не пошел обещанный снег by jenny.

запись создана: 20.03.2012 в 18:07

@музыка: Рома-Зверь "Тебе"

@настроение: всепоглощающая ЛЮБВИЩЕ!!!!!

@темы: о да!!!, секс

---

дикая страна?

Фу неприятно как...я про этот случай с американским послом -с Майклом Макфолом. На самом деле неприятно...мне стыдно за свою страну.
Это на самом деле НЕВЕЖЛИВО, как он и сказал.
Эх и журналюги! Вцепились в человека на улице, у дверей, тараторят хором как на базаре. Он им говорит, что как бы я вообще без куртки, это просто невежливо! Но им то по фиг! СЕНСАЦИЮ жаждут сделать!!!! Стыдобище! Как всегда Россию на весь мир осрамили САМИ же мы, русские
Когда же мы станем цивилизованными людьми?????

www.ntv.ru/novosti/283479/

@темы: думы...

---

о спорт!!!

Когда я в тренажёрном зале, все грустные мысли покидают меня..точней они трансформируются во что-то другое!
А может просто нет мыслей? спорт наверное не предполагает наличие мыслей на них уже не хватает сил!!!

@темы: думы...

---

самый красивый поцелуй...Эннис+Джек

@музыка: charlie haden & pat metheny-spiritual

@настроение: лиричное

@темы: о да!!!

---

Jack fuckin Twist

Чёртов Джек Твист! я тебя слышу! твоя отчаянная любовь, твоя страсть, твоя решительность и храбрость! Твоя уверенность, твой запал, твоя ртуть вместо крови!
Твоя тоска, твоя боль, твоё одиночество, твои слёзы. Твои глаза!!!!
Я тебя чувствую...

@музыка: charlie haden & pat metheny-spiritual

@темы: о да!!!

---

О Горбатой Горе- фанфик

Очень мне понравилось ВОТ ЭТО

Автор: Vincent
Название: «Утро для Джека Твиста»
Фэндом: к/ф «Горбатая Гора».
Disclaimer: все права принадлежат создателям фильма и авторам рассказа, а не мне. Рассказ я даже не читала.
Рейтинг: R
Жанр: зарисовка


Утро для Джека Твиста.


Над рваными бинтами рассвета поднялся алый полукруг.

Костер догорел, над серой золой вилась слабая струйка дыма.
Лошади переступали с ноги на ногу и фыркали.

Воздух в палатке… воздуха в палатке не было. Была острая и горьковато-сладкая смесь запахов, такая густая, что Джек мог бы достать нож и разрезать её на ломти. Не воздух. Пот, соль, слюна, грязь из-под ногтей, земля, утрамбованная и политая семенем, опавшая хвоя, увядший кустик чабреца, раздавленный дождевик, дыхание, в котором смешивались дрянное виски, картофельное пюре, томатный соус и бекон:

бесконечное число вдохов и выдохов, ночью ставшее почти астрономическим.

Джек смотрел на спокойное, нежное ото сна лицо Эниса.
Энис спал. Он не вскочил, как ошпаренный и не помчался к реке, чтобы отмыться, как было во второй раз, и в третий, и… Несколько раз. Сегодня – нет, не вскочил.

Джек усмехнулся. Отмываться следовало бы ему. Но он никогда не спешил. Если уж на то пошло, то следы его подростковых дрочек пахли куда менее приятно. Он прятал простыни от матери и пытался их отстирать сам. В конце концов выходило не так, чтобы очень.

Лежа в теплых запахах плоти и леса, он ощущал, как две сущности проникают одна в другую. Семя уходило в землю, сырость от выпавшей росы сочилась по парусине, дыхание Эниса было теплым, терпким и сладким, как медовые соты.

Если бы Джек все же смог достать нож и резать воздух в палатке, он отрезал бы ломтик дыхания Эниса.

Энис, как многие добродушные и сдержанные люди, во сне вел себя чуть шумнее, чем в жизни, и все же с присущей ему от природы деликатностью. Он вздыхал и пыхтел, и, поворачиваясь на другой бок, бормотал что-то извиняющееся и нечленораздельное.
Джек ткнулся носом в вихры на затылке, влажные, слипшиеся от пота.

Энис пах травами, рекой и солью.

Джек поднял подбородок, потерся щекой о мягкие завитки волос.
Энис вздохнул.

Джек лизнул капельку пота в ложбинке на шее. Кожа была грубоватая, жесткая от загара, чуть натертая воротом рубашки.

Энис повернулся и притянул Джека к себе. Во сне он держал Джека за шею, крепко и уверенно, и Джеку это понравилось. Он надавил Джеку на затылок, и их дыхания слиплись, спутались и переплелись.

Они целовались как старшеклассницы, репетирующие свой первый настоящий поцелуй – неумело, смущенно и торопливо. И в этой торопливости, в невозможности удержать мгновение, было самое сладкое. Джек зажмурился. Голова у него кружилась. Энис придвинул его к себе, с той же деликатной, неуклюжей бесцеремонностью, с которой он совершал все свои движения. Его губы заскользили по шее Джека, руки Энис сплел на его лопатках, сотворив некрепкий, но надежный силок. И Джек не спешил вырываться.

Роса была такой обильной, что со швов палатки капало. Тяжелые ледяные капли упали на щеку Джека и покатились пародией на слезы. Джек запрокинул лицо и приоткрыл рот. Росинка скользнула на язык и обожгла холодом.

Энис вжимал его в землю, в скомканные одеяла, навалился сверху, будто зверь в берлоге, так, что трудно было дышать. И елозил, пыхтя, молча, сосредоточенно сдирая рубашку с груди и плеч Джека. Джек ему не помогал. Он ловил ртом росинки. Он улыбался.

Энис впечатал Джека в землю, грубо пихнул коленом, чтобы Джек развел ноги, заставил их приподнять, и содрал джинсы до щиколоток, и звенел пряжкой, и трогал, и целовал.

Джек смотрел, как молочно-белый свет сочится сквозь натянутую ткань палатки.
Его щека хранила тонкий влажный след от росы. Энис слизнул его.

Потом стало больно, Джек застонал.
И Энис тоже.

А потом мгновения понеслись, одно за другим, сменяясь с бешеной скоростью. Они много раз пытались поймать воспоминание о Горбатой Горе, встречаясь, сталкиваясь в этих бестолковых, но отчаянных поисках.

Но свет раннего утра больше не лился сквозь дрянную парусину, и роса выпадала совсем по-другому,
и Джек больше никогда не ощущал запах пота, семени, хвои, томатного соуса и чабреца, и раскрошенных сигарет, и нестиранных джинсов, сладкий, невинный и запутанный, как след койота.

Возможно, Энис смог ощутить его еще раз?
Кто знает.

Энис не любил попусту болтать, знаете ли.

@музыка: charlie haden & pat metheny-spiritual

@темы: секс

---

little drink

Почему когда живёшь с депрессией, то всегда хочется пить?.........
И когда это прекратится???

@музыка: Sountrack Brokeback Mountain

@темы: думы...

---

мой друг

Мой друг опять плачет.
Любовь - злая сила, что и говорить!!! Мои эпитеты тлеют и тают...но я всё равно найду слова, чтоб его поддержать.
ДРУЖИЩЕ!!! Будет и на нашей улице праздник!!!!!
Верь мне, друг.

@музыка: The Wings - Soundtrack Brokeback Mountain

@темы: думы...

---

"Горбатая Гора" вариант 2

Энни Прул
Горбатая гора




Эннис Дэль Мар проснулся в пять, оттого что ветер покачивал трейлер, шелестел вокруг алюминиевой двери и оконных рам. Рубашки, висящие на гвозде, немного колыхались на сквозняке. Он встал, почесывая седую дорожку волос на животе и пониже, подошел к газовой плите, налил оставшийся кофе в эмалированную кастрюльку с обитыми краями; надел рубашку и джинсы, изношенные сапоги, притоптывая ногами об пол, чтобы сапоги плотнее обулись. Ветер гудел понизу, вдоль изогнутого в длину трейлера, и при его грохочущих порывах он слышал царапание мелкого гравия и песка. Такая погода паршива на шоссе - для лошадиного трейлера. Он должен был упаковать вещи и отправиться далеко отсюда этим утром. Ранчо было снова выставлено на продажу, и они отправили последних лошадей, рассчитавшись со всеми днем раньше; хозяин, вложив ключи в руку Эннису, сказал: "Отдай их этой акуле недвижимости, а я сваливаю отсюда". Ему возможно придется остаться со своей замужней дочерью, пока он не найдет другую работу. И все же Энис был полон ощущением удовольствия - ведь Джек Твист сегодня был в его сне.
Несвежий кофе закипел, но он снял его прежде, чем пена пролилась через край, налил в заляпанную чашку и подул на черную жидкость, позволяя кадрам сна прокручиваться вперед. Если он запомнит все как следует, то сможет растопить день, сделать его теплым, как то время на горе, когда они были хозяевами мира и ничто не казалось неправильным. Ветер ударил трейлер, словно отлетевший от самосвала комок грязи, стих, умер, оставляя недолгую тишину.

Они выросли на маленьких, бедных ранчо в противоположных концах страны, Джек Твист - в Лайтенинг Флат на границе Монтаны, Эннис дэль Мар недалеко от Саджа, на краю Юты; оба окончили среднюю школу - деревенские пацаны без перспектив, привыкшие к тяжелой работе и лишениям; оба с плохими манерами, грубой речью; приученные к стоической жизни. Эннис, воспитанный его старшим братом и сестрой после того, как их родители отступили за единственный поворот на Дид Хоурс Род, оставив их с двадцатью четырьмя долларами наличных и ранчо с двумя закладными; получивший в четырнадцать лет ограниченную лицензию на вождение, которая позволяла ему совершать часовую поездку от ранчо до средней школы. Пикап был старый, без печки, с одним стеклоочистителем и паршивыми покрышками; когда полетела коробка передач, денег на ее починку не нашлось. Он хотел учиться дальше, чувствовал, что слово, знание дает своего рода преимущество, но грузовик сломался, сделав учебу невозможной, не оставив ему выбора, кроме работы на ранчо.
В 1963, когда он встретил Джека Твиста, Эннис был помолвлен с Альмой Бирс. И Джек и Эннис утверждали, что экономят деньги для маленького ранчо; в случае Энниса это означало, что в заначке может болтаться пара пятидолларовых бумажек. Той весной, согласные на любую работу, каждый из них подписал контракт со Службой ферм и ранчо - на бумаге они становились пастухом и кэмптендером (кэмптендер - тот, кто занимается снабжением и поддержанием лагеря - прим.авт), составив команду по выпасу овец к северу от Сингала. Летние пастбища лежали выше границы леса на участках Службы леса на Горбатой Горе. Это было вторым летом Джека Твиста на горе, а у Энниса - первым. Ни одному из них не было и двадцати.
Они обменялись рукопожатием в затхлом небольшом офисе трейлера, перед столом, беспорядочно заваленным бумагами, с бакелитовой пепельницей, заполненной окурками. Жалюзи висели косо и пропускали полоску дневного света, создавая тень от руки шефа, движущейся в этом свете. Джо Агюрр, с волнистыми волосами цвета папиросного пепла, разделенными на пробор посередине, разъяснил им свою точку зрения.
"У Службы леса есть определенные места для разбивки лагеря. Они расположены так, что могут находиться в паре миль от наших овечьих пастбищ. Это плохо - есть потери от хищников, никто не заботится об овцах ночью. Что мне надо - кэмптендер может оставаться в главном лагере, там где разрешено Службой леса, но ПАСТУХ", - указывающий на Джека резкий взмах руки, - "ставит палатку тихо и не привлекая внимания недалеко от овец, не на виду, и он СПИТ там. Съешь ужин, завтрак в лагере, но СПАТЬ - ОКОЛО ОВЕЦ, все сто процентов, НИКАКОГО КОСТРА, не оставлять НИКАКИХ СЛЕДОВ. Убирай эту палатку каждое утро, на случай появления ищеек Службы леса. Взял собак, свой .30-.30 (Винчестер 30-30 - прим. авт), спи там. Прошлым чертовым летом потери были под двадцать пять процентов. Я не хочу повторения того лета. ТЫ", - сказал он Эннису, окинув взглядом его растрепанные волосы, большие загрубевшие руки, порванные джинсы, рубашку с оторванной пуговицей, - "по пятницам в двенадцать по полудню будь у моста со списком необходимого на следующую неделю и мулами. Кто-нибудь с запасами будет там, на пикапе". Он не спрашивал, есть ли у Энниса часы - достал дешевые круглые часы на плетеном браслете из коробки на верхней полке, завел и установил время, бросив их ему, как будто он не стоял рядом, в пределах досягаемости. "ЗАВТРА УТРОМ мы отправим вас наверх". Пара двоечников, отправляющихся в никуда.
Они нашли бар и потягивали пиво весь день, Джек, рассказывал Эннису о грозе с молниями на горе годом раньше, которая убила сорок двух овец, об особой вони от них и о том, как они жирели, о потребности в большом количества виски. Он подстрелил орла, сказал он, поворачивая голову, чтобы показать перо из хвоста орла, заткнутое за его лентой на шляпе. На первый взгляд Джек выглядел достаточно привлекательным, с его вьющимися волосами и быстрым смехом, но для некрупного мужчины он был широковат в бедрах, и его улыбка открывала выступающие зубы - хоть и недостаточно сильно, чтобы позволить ему есть попкорн из горла кувшина, но - заметно. Он был фанат родео и на его ремне была пряжка с небольшим изображением наездника, но его сапоги были сильно изношены, продырявлены, так что ремонт был невозможен. Эннис, с орлиным носом и узким лицом, неухоженный, с маленькой впалой грудной клеткой, балансировал небольшим туловищем на длинных ногах штангенциркуля, обладал мускулистым и гибким телом, созданным для наездника и для борьбы. Его рефлексы были необыкновенно быстры, и у него была довольно сильная дальнозоркость, чтобы он не любил читать что-нибудь другое кроме каталога седел Хэмли.
Грузовики с овцами и трейлеры с лошадьми были разгружены в голове отряда; и кривоногий баск показал Эннису, как правильно навьючить мулов - два ранца и седло на каждом животном, перехваченные двойными ромбами и закрепленными полуузлами, говоря ему: "Никогда не заказывайте суп. Коробки с супом очень неудобно упаковывать." Три щенка одного из голубых хиллеров (голубой хиллер - порода пастушьих собак, прим.авт) были усажены в корзину, низкорослая собака устроена внутри пальто Джека, поскольку ему понравилась эта небольшая собачка. Эннис выбрал для езды большого гнедого жеребца по имени Сигар Батт, Джек - гнедую кобылу, которая, как оказалось, брала низкий старт. В веренице запасных лошадей был грулло (грулло - порода лошадей, прим.авт) мышиного цвета, эта порода нравилась Эннису. Эннис и Джек, собаки, лошади и мулы, тысячи овец и их ягнята текли рекой как грязно-серая вода через леса, и выше - за линию роста леса, в большие цветочные луга и конечно, в царство нескончаемого ветра.
Они поставили большую палатку на поляне Службы леса, кухню и коробки с едой расположили в безопасном месте. Той первой ночью оба спали в лагере, но Джек, уже беспокоящейся о наставлении Джо Агюрр "спать-с-овцами-и-без-костра", темным утром без лишних слов оседлал гнедую кобылу. Рассвет пришел нежно-оранжевый, разбавленный понизу студенистой полосой бледно-зеленого цвета. Затемненная большая часть горы бледнела медленно, пока не стала того же цвета, что и дым от огня с завтраком Энниса. Холодный воздух становился сладким, холмики гальки и комков земли отбрасывали неожиданно длинные, как карандаш, тени, и вертикальные красные сосны, растущие ниже их лагеря сгущались кусками темного малахита.
В течение дня Эннис смотрел через большую, глубокую долину и иногда видел Джека - маленькую точку, перемещающуюся на высоком лугу, как насекомое ползет через скатерть; Джек, в своем неосвещенном лагере видел Энниса как ночной огонек, красную искру на большой черной громаде горы.
Как-то, далеко за полдень, Джек приехал, выпил две свои бутылки пива, охлажденного во влажном пакете на затененной стороне палатки, съел две миски тушеного мяса, четыре из каменных бисквитов Энниса, банку персиков и закурил, наблюдая солнечный закат.
"Я мотаюсь четыре часа в день", - сказал он мрачно - "съездить на завтрак, вернуться к овцам, вечером согнать их на ночлег, съездить на ужин, вернуться к овцам, провести полночи, вскакивая и высматривая койотов. По справедливости я должен проводить ночь здесь. У Агюрра нет прав заставлять меня это делать".
"Ты хочешь поменяться?", - спросил Эннис. - " я не возражал бы попасти. Я не возражал бы там и ночевать".
"Это не решение. Решение - мы должны оба жить в этом лагере. И, черт подери, та проклятая куцая палатка воняет как моча кота или еще похуже".
"Я не против побыть там".
"Скажу тебе вот что - тебе придется вскакивать множество раз за ночь, выглядывать койотов. Буду счастлив поменяться, но предупреждаю, я не умею готовить. Будь доволен открывателем консервов".
"Не может быть такого, уж не хуже, чем я. Без всяких сомнений, я не был бы против".
Они отгоняли ночь в течение часа желтой керосинкой, и, приблизительно в десять, Эннис поехал на Сигар Батт, подходящей для ночных поездок лошади, через мерцающий иней, назад к овцам, захватив оставшиеся бисквиты, коробочки с джемом и флягу с кофе для себя на весь следующей день, сказав, что он сэкономит поездку, и будет отсутствовать до ужина.
"Палил по койоту на рассвете", - сказал он Джеку следующим вечером, умывая лицо горячей водой, намыливаясь мылом и надеясь, что его бритва достаточно остра для бритья, в то время как Джек чистил картошку. "Большой сукин сын. Яйца у него размером с яблоки. Держу пари, что он задерет нескольких ягнят. Выглядит таким здоровым, словно готов сожрать верблюда. Тебе не оставить горячей воды? Еще много".
"Это все тебе".
"Хорошо, я иду мыть все, до чего смогу дотянуться", - сказал Эннис, скидывая свои ботинки и джинсы (никаких трусов, никаких носков, заметил Джек), выжимая зеленую тряпку для мытья посуды рядом с костром, так, что огонь зашипел.
Они поужинали у огня, у каждого по банке бобов, жареная картошка и кварта виски на двоих, усевшись задницами на бревно, подошвы сапог и медные заклепки джинсов нагрелись, передавая друг другу бутылку, пока небо цвета лаванды теряло цвета, и опускался холодный воздух, пили, курили сигареты, вставая время от времени помочиться в свете от костра, выбрасывающего искры в купол неба, подбрасывая дрова в костер, чтобы поддержать течение разговора, говоря о лошадях и родео, неприятных происшествиях, затянувшихся авариях и катастрофах, подводной лодке Трешер, которая пошла ко дну двумя месяцами раньше со всей командой и как это должно было быть - в последние обреченные минуты. У каждого были собаки, и каждый разбирался в них, обсуждали планы для ранчо Джека, где обитали его отец и мать, а семейное гнездо Энниса кануло в лету годы назад, после того, как его предки умерли, старший брат в Сигнале и замужняя сестра в Каспере. Джек сказал, что его отец был достаточно известным в прошлом наездником быков, но держал тайны мастерства при себе, никогда не давая Джеку и слова совета, никогда не приходил посмотреть скачки Джека, хотя это он одевал его в шерстяные свитера, когда Джек был маленьким ребенком. Эннис сказал, что вид скачек, интересный ему, длится больше, чем 8 секунд и имеет некоторые привлекательные особенности. Деньги - вот привлекательная особенность, сказал Джек, и Эннис вынужден был согласиться. Они с уважением относились к мнению друг друга, каждый был доволен компаньоном в месте, где ни один из них такого не ожидал. Эннис, едущий против ветра обратно к овцам, в предательском, пьяном свете, думал, что у него никогда не было такого хорошего времени, чувствуя, что он мог бы дотянуться до ослепляюще белой луны.
Лето шло, и они перегнали стадо на новое пастбище, перенесли лагерь; расстояние между овцами и новым лагерем было больше и ночная поездка дольше. Эннис ездил налегке, спал с открытыми глазами, но время, что он был вдали от овец, увеличивалось и увеличивалось. Джек выводил визгливые запилы на гармонике, немного вялый из-за падения со своенравной гнедой кобылы, у Энниса был хороший грудной голос; несколько ночей они провели, распевая пару-тройку песен. Эннис знал сальные словечки к "Рыже-чалой." Джек попытался спеть песню Карла Перкинса, крича, "что я говорю-да-да", потом затянул печальный псалом, "Идущий по воде Иисус", услышанный от матери, которая полагала, что Пентекост, когда пел на торжественной панихиде, местами звучал как тявканье койотов.
"Слишком поздно, чтобы тащиться к ним, этим чертовым овцам", - сказал Эннис, головокружительно пьяный, стоя на четвереньках, в тот холодный час, когда луна стала ущербной на два часа. Камни на поляне окрасились в бело-зеленый цвет, и сильный ветер пригибал языки пламени низко к земле, а потом раздувал огонь в желтые шелковые сполохи. "Дай-ка мне лишнее одеяло, я тут прилягу, вздремну минут сорок и поеду с рассветом".
"Отморозишь задницу, когда костер погаснет. Лучше бы спать в палатке".
"Да ладно, я ничего не почувствую". Но он дрожал под парусиной, сучил ногами, храпел на земле уже достаточно долго, когда разбудил Джека постукиванием зубов.
"Иисус Христос, кончай трястись и иди сюда. Спальное место достаточно большое", сказал Джек хриплым со сна голосом. Действительно, место было достаточно большим, достаточно теплым, и скоро они значительно углубили их близкие отношения. Сон Энниса был в самом разгаре - починить ли забор или прогулять деньги, и он ему не хотелось ни одного, ни другого, когда Джек притянул его левую руку к своему вставшему члену. Эннис резко отдернул руку, как если бы он коснулся огня, встал на колени, расстегнул ремень, спустил штаны, поставил Джека на четыре точки, с помощью легкого усилия и небольшого количества слюны вошел в него, чего он никогда не делал раньше - но никакие инструкции для этого не нужны. Они пошли в эту дорогу в тишине, за исключением нескольких хриплых вздохов и полупридушенного Джека: " сейчас кончу", закончили, рухнули и уснули.
Эннис проснулся в алом свете рассвета, со штанами ниже колен, с отменной головной болью, и Джеком в притык к нему; не говоря ничего о происшедшем, они оба знали, как это повлияет на оставшуюся часть лета, и овцы отправились в ад.
Так оно и шло. Они никогда не говорили о сексе, разрешая ему случаться сначала только в палатке ночью, затем и при дневном свете, под горячим солнцем, палящим с неба, и вечером - в тепле костра, быстро, грубо, в смехе и фырканье, никакого приглушения шума, но - сказав "нет" гребаному слову - только раз, когда Эннис сказал: "Я не педик", Джек поддержал: "И я. Это разовый случай. И это никого не касается, только нас". Были только они двое на горе, летящей в насыщенном эйфорией, горьком воздухе, смотрящие сверху на спинку ястреба и ползущие огни машин по равнине внизу, отстранившихся от привычных забот и далеких от собак на ранчо, лающих в темноте. Они верили, что их никто не видел, и не знали, что Джо Агюрр однажды наблюдал за ними в свой 10x42 бинокль в течение десяти минут, ожидая, пока они застегнут свои джинсы, ожидая, пока Эннис не поехал назад к овцам, перед тем как передать известие, что близкие Джека послали сообщение - его дядя Гарольд был в больнице с пневмонией и предполагалось, что он не выкарабкается. Но он выкарабкался, и Агюрр приехал снова, чтобы об этом сказать, пристально уставившись на бесстыжего Джека, который даже не потрудился спуститься с гор по такому поводу.
В августе Эннис провел всю ночь с Джеком в основном лагере, и под проливным ливнем овцы понеслись на запад и смешались со стадом на другом пастбище. Было тяжелое время, пять дней Эннис и чилийский пастух не знающий английского пытались решить задачу, почти нерешаемую, поскольку маркировка краской была потерта и слабо заметна в конце сезона. Даже когда номера совпадали, Эннис знал, что овцы были перемешаны. В это беспокойное время все казалось запутанным.
Первый снег выпал рано, тринадцатого августа, навалившись по колено, но быстро растаял. На следующей неделе Джо Агюрр прислал им указание спускаться - другой, больший шторм приближался с Тихого океана - и они упаковали вещи, и спустились с горы - с овцами, с камнями, катящимися из под их ног, под пурпурным облаком, несущимся с запада, и металлическим запахом прибывающего снега, подгоняющего их. Гора бурлила с демонической силой, покрываясь ледяной коркой под мерцающим сквозь рваные облака светом, ветер вырывал траву в ущелье, и катил бревна от разваленных лесозаготовок, и дико завывал в узких ущельях. Так как они спускались под уклон, у Энниса было чувство, что он как в замедленной съемке - в безудержном, необратимом падении.
Джо Агюрр заплатил им, сказав пару слов. Рассматривая потрепанных овец с кислым выражением на лице, произнес: "Некоторые из них не дошли досюда вместе с вами". Количество овец было не тем, на которое он надеялся. Ранчеры никогда не работали слишком усердно.
"Ты собираешься заняться этим следующим летом?", - спросил Джек Энниса на улице, одна нога уже в его зеленом пикапе. Ветер дул сильными и холодными порывами.
"Скорее - нет". Облако пыли моталось в воздухе и насыщало все мелким песком, и он икоса смотрел сквозь него. "Как я говорил, Альма и я поженимся в декабре. Попробую найти какую-нибудь работу на ранчо. А ты?", - он отвел взгляд от челюсти Джека, с синяком от сильного удара, которым Эннис наградил его вчера.
"Если ничего лучшего не подвернется. Есть такая мысль - вернуться к отцу, помочь ему зимой, потом может быть двинуться весной в Техас. Если призыв не воинскую службу не достанет меня".
"Неплохо", - сказал Джек, и они обменялись рукопожатием, хлопнули друг друга по плечу, а потом было сорок футов расстояния между ними и ничего не оставалось делать, как только удаляться в противоположных направлениях. Где-то в пределах мили пути Эннис почувствовал, как что-то скрутило живот, моментально, за какой-то ярд дороги. Дикая боль пронзила его. Он остановился на обочине. Он никогда еще не чувствовал себя так плохо и ему потребовалось немало времени, чтобы придти в себя.

В декабре Эннис женился на Альме Бирс, и к середине января она забеременела. Он поменял несколько временных мест работы на ранчо, затем устроился ковбоем в старом местечке Элвуд Хай-Топ к северу от Лост Кэбин в Графстве Уошаки. Он все еще работал там в сентябре, когда родилась Альма младшая - так он назвал свою дочку, и их спальня была наполнилась запахом старой крови, молока и дерьма ребенка, и звуки были звуками воплей, причмокивания и сонными стонами Альмы, и все обещало изобилие и долгую жизнь тому, кто работал с домашней скотиной.
Когда Хай-Топ загнулся, они переехали в маленькую квартиру в Ривертон, над прачечной. Эннис пошел в бригаду дорожных рабочих, относясь к этому спокойно, но работая по уикендам в Рафтер Б, в обмен на содержание там его лошадей. Родилась вторая девочка, и Альма захотела остаться в городе поблизости от клиники, потому что у ребенка были астматические хрипы.
"Эннис, пожалуйста, никаких больше чертовых унылых ранчо", - сказала она, сидя на его коленях, обвив его своими тонкими, веснушчатыми руками. "Давай попробуем найти место здесь, в городе?"
"Я подумаю", - ответил Эннис, скользя рукой по рукаву ее блузки и поглаживая шелковистые волосы подмышки, затем опустил ее ниже, пальцы продвинулись к ее ребрам, к холмикам грудей, по круглому животу, и колену, и во влажную расщелину - истинную дорогу к северному полюсу или экватору, в зависимости от того, какой путь вы выбираете занимаясь этим, - пока она не задрожала и не стала сопротивляться его руке, и он перекатил ее на живот, сделав быстро то, что она ненавидела. Они остались в небольшой квартирке, которую он выбрал, потому что это ее можно было бы покинуть в любое время.
Шло четвертое лето после Горбатой Горы, когда в июне Эннис получил письмо до востребования от Джека Твиста, первое дуновение жизни за все это время.
"Друг, это письмо весьма запоздало. Надеюсь, ты получишь его. Слышал, что ты обосновался в Ривертоне. Буду проездом 24-го, думаю, что могу остановиться и купить тебе пива. Черкни мне пару слов, если можешь, скажи там ли ты."
Обратным адресом был указан Чайлдресс, Техас. Эннис ответил на письмо: "Можешь не сомневаться!", не зыбыв указать свой адрес в Ривертоне.

День был жаркий и ясный с утра, но к полудню с запада набежали облака, принеся с собой немного душный воздух. Эннис, одетый в лучшую рубашку, белую с широкими черными полосками, не знал, во сколько Джек приедет, и поэтому взял выходной на весь день, ходил взад-вперед, всматриваясь в конец улицы, тусклой от пыли. Альма говорила что-то о том, чтобы отвести его друга поужинать к Ниф & Форк вместо того, чтобы готовить, и как было бы здорово, если бы они могли бы нанять приходящую няню, но Эннис сказал, что, скорее всего, он только прогуляется с Джеком выпить. Джек не любитель ресторанов, сказал он, думая о грязных ложках, вычерпывающих липкие холодные бобы из банок, приткнутых на бревне.
Позже днем, с громовым грохотом, подъехал тот самый старый зеленый пикап и он увидел, как Джек вышел из грузовика, украшенный потрепанным резистолом (резистол - ковбойская шляпа - прим.авт.), сдвинутым назад. Горячая волна окатила Энниса, и он рванул вниз, толкнув дверь, захлопнувшуюся за ним. Джек бежал по лестнице, прыгая через две ступеньки. Они схватили друг друга за плечи, сжимая друг друга в объятиях очень крепко, не давая друг другу вздохнуть, говоря - сукин сын, сукин сын - и просто, легко как подходящий ключ поворачивает язычок замка, их уста с силой соединились, зубы Джека обдирали до крови, его шляпа, падающая вниз, прикосновение щетины, и открытие двери, и Альма, рассматривающая несколько секунд напряженные плечи Энниса, и закрытии двери, и, не видя ничего, они сжимают друг друга, слившись и грудью, и пахом, и бедрами, и ногами, наступая на пальцы ног друг друга, пока они не отстранились, чтобы перехватить воздуха, и Эннис, не щедрый на проявления нежности, сказал то, что он говорил лишь своим лошадям и дочерям, своим маленьким любимицам - "мой милый".
Дверь приоткрылась снова, на несколько дюймов, и Альма показалась в неярком свете.
Что он мог сказать? "Альма, это - Джек Твист, Джек, моя жена Альма." Его грудь вздымалась. Он мог чувствовать запах Джека - такой знакомый аромат сигарет, мускусного пота и легкой травяной свежести, и с этим всем - нахлынувший холод горы. "Альма", - продолжал он, "Джек и я не видели друг друга четыре года". Как будто это была уважительная причина. Он был рад тому, что на лестничной площадке был тусклый свет, и не отворачивался от нее.
"Да, немало", - сказала Альма севшим голосом. Она видела то, что она видела. Позади нее в комнате молния осветила окно как белый дрожащий лист, и заплакал ребенок.
"У вас есть ребенок?", - спросил Джек. Его вздрагивающая рука задела руку Энниса, вспышка электричества проскочила между ними.
"Две маленьких девочки", - ответил Эннис. - "Альма младшая и Франкин. Люблю их безумно". Рот Альмы дернулся.
"У меня мальчик", - сказал Джек. "Восемь месяцев. Представляете, я женился на симпатичной маленькой техасской девчушке - Лорин". По вибрации половицы, на которой оба они стояли, Эннис мог чувствовать, как сильно трясло Джека.
"Альма", - сказал он. "Джек и я прогуляемся выпить. Скорее всего, я не вернусь сегодня вечером, нам надо выпить и поговорить".
"Да, естественно", - сказала Альма, вытаскивая чек из кармана. Эннис подумал, что она собиралась просить, чтобы он принес ей пачку сигарет, чтобы он вернулся поскорее.
"Приятно было увидеть вас", - сказал Джек, дрожа как лошадь перед заездом.
"Эннис...", - позвала Альма голосом, полным страдания, но это не остановило его на лестнице, и он крикнул на ходу: "Альма, если ты хочешь курить - есть несколько сигарет в кармане моей синей рубашки в спальне".
Они уехали на грузовике Джека, купили бутылку виски, и через двадцать минут сотрясали кровать в мотеле Сиеста. Редкие градины стучали по окну, вместе с дождем и юрким ветром, ударяющим по незакрытой двери соседнего номера, и так - всю ночь.
Номер пропах спермой, и дымом, и потом, и виски, старым ковром и кислым сеном, седельной кожей, дерьмом и дешевым мылом. Эннис лежал распластанный, выдохшийся и мокрый, дыша глубоко, все еще полувозбужденный, и Джек, выдыхающий облака сигаретного дыма как фонтанирующий кит, прошептал: "Господи, нужно было через все это пройти, чтобы вернуться вскачь назад и заняться этим так чертовски классно. Мы должны поговорить об этом. Клянусь богом, я не знал, что мы сделаем это снова - да, и получилось. Вот почему я здесь. И, я знал это. Это проходит красной чертой через все, и невозможно насытиться этим сполна".
"Я не знаю, в какой дыре ты пропадал", - сказал Эннис.-" четыре года. Я перестал ждать тебя. Я думал ты обиделся из-за того удара".
"Друг", - сказал Джек, - "я был на родео в Техасе. Там я встретил Лорин. Просмотри на том стуле".
На краю замызганного оранжевого стула Эннис видел сияние застежки. "Наездник быков?".
"Да. Я сделал каких-то три тысячи долларов в том году. Чертово безденежье. Должен был одалживать все, кроме зубной щетки, у других парней. Облазил все дыры в Техасе. Половину времени провел под этим грузовиком, чиня его. Так или иначе, я никогда не думал о том, что все потеряно. Лорин? Там есть немного серьезных денег. У ее старика. У него бизнес по выпуску сельскохозяйственной техники. Конечно, он не дает ей и копейки с него, и он ненавидит меня, так что это трудно - уйти сейчас, но в один из таких дней...".
"Ясно, ты идешь туда, куда глаза глядят. А армия до тебя не добралась?" Гром грохотал далеко на востоке, отдаляясь от них в красных гирляндах света.
"Они не могут меня призвать. Получил несколько травм позвоночника. И перелом руки, здесь, ты знаешь, как наездник быков ты всегда пользуешься ею словно рычагом, от своего бедра? - это дает небольшое преимущество по времени, если уметь. Но даже если ты хорошо бережешь ее, ты ломаешь ее чертовски быстро. Скажу тебе, что травмы - большая гадость. Была сломана нога. Сломана в трех местах. Сорвавшийся бык, и это был большой бык, много раз сбрасывавший наездников, он избавился от меня примерно на третьем круге, и он погнался за мной, и он был, я уверен, быстрее. Достаточно удачливый. Масса других вещей, чертовы сломанные ребра, растяжения связок и боли, порванные связки. Видишь, все не так, как было во времена моего папы. Теперь - парни при деньгах, которые поступают в университет, тренируются в залах. Теперь на родео прокручиваются деньги. Старик Лорин не дал бы мне и дайма, если бы я бросил родео, за одним исключением. И я теперь знаю достаточно об игре, и я вижу, что я никогда не буду на вершине. Да и другие причины. Я выбываю из игры, в то время как все еще могу играть".
Эннис притянул руку Джека к своем губам, затянулся от сигареты, выдохнул дым. "Уверен, что ад выглядит, как лишь часть моей жизни. Ты знаешь, я просидел здесь все это время, пробуя выяснить - живу ли я? Я знаю, что нет. Я подразумеваю под этим, что мы получили жен и детей, правильно? Я люблю делать это с женщинами, да, но Иисус Х., это и близко не похоже на то, другое. Даже в мыслях не было, чтоб с другим мужиком - хотя затвор я передернул, про тебя вспоминая, сотню-то раз по-любому. А ты как, пробовал с кем-нибудь? Джек?"
Да ну тебя, нет, - сказал Джек, который ездил не только на быках и в одиночку не утешался.- "Ты знаешь это. Горбатая Гора нас сильно изменила, и я уверен - ничего не закончено. Мы должны решить, что мы будем теперь делать".
"Тем летом", - сказал Эннис. - "Когда мы расстались после расчета, у меня так скрутило живот, что я сошел на обочину, думал, что съел что-то плохое в том местечке, в Дудо. До меня дошло только около года назад, что это был знак - не давать тебе уходить. Слишком поздно было тогда, слишком поздно".
"Друг", - сказал Джек. "У нас тут дурацкая ситуация. Давай решим, что мы будем делать".
"Я сомневаюсь, что мы можем что-нибудь сделать", - сказал Эннис. -Что я могу сказать - Джек, я строил свою жизнь все эти годы. Люблю моих маленьких девочек. Альма? Это не ее вина. Ты получил своего ребенка и жену в том месте, в Техасе. Ты и я едва ли сможем изобразить благопристойную картину, если что произойдет прямо тут, рядом" - он мотнул головой в направлении других номеров - и нас застукают за этим делом. Если мы сделаем это в неправильном месте, мы будем мертвы. И нет никакой возможности обуздать это. Можно умереть со страха".
"Должен сказать тебе, дружище, похоже, кое-кто видел нас тем летом. Я побывал там снова в следующем июне, думая вернуться - но я этого не сделал, вместо этого в спешке улепетывал в Техас - Джо Агюрр в офисе, он сказал мне, он сказал: "Вы, парни, нашли способ проводить время там, не так ли", - и я удивленно взглянул на него, и, когда я уже уходил, услышал, что он видел парочку голых задниц в свой бинокль, неплохой такой вид сзади". Он не стал добавлять, что шеф откинулся назад на его скрипучем деревянном стуле и сказал, "Твист, вы, парни не додумались найти собаку-няньку, чтобы она присматривала за овцами пока вы развлекались. Он продолжал, "Да, такой способ пасти скотину несколько удивил меня. Я и не думал, что получу такую грязную подставу".
"Я рос под каблуком моего брата, К.Е., он на три года старше меня, и он вечно лупил меня. Уставший отец как-то застал меня заходящимся в реве дома, когда мне было примерно шесть, он остановил меня и говорит, Эннис, у тебя есть проблема, и ты должен решить ее, или она останется с вами, пока тебе не исполнится девяносто и К.Е. - девяносто три. Да, говорю я, но он больше меня. Папа говорит - ты должен застать его врасплох, ничего не говори ему, заставь его почувствовать немного боли, быстро убеги и продолжай так делать, пока до него не дойдет. Ничто другое как причинение боли не заставит его так же хорошо слышать. Так я и сделал. Я подкараулил его в сортире, столкнул с лестницы, подкрался к его подушке ночью, пока он спал и отлупил его чертовски сильно. На это ушло дня два. Никогда не было неприятностей с К.Е., с тех самых пор. Урок помог, и не говори ничего, закончим с этим побыстрей". Телефон звонил в соседней комнате, звонил снова и снова, замолчав внезапно в середине трели.
"Тебе не сбить меня снова", - сказал Джек. - Слушай. Я думаю, я говорю тебе, что, если бы у нас с тобой было небольшое ранчо, немного коров и телят для разведения, твоих лошадей, это была бы классная жизнь. Как я говорил, я участвую в родео. Я не долбанутый наездник, но не заработаю и бакса в том дерьме, в котором нахожусь, и я не хочу и дальше ломать кости. Я рисовал себе это, придумывал этот план, Эннис - как мы можем это сделать, ты и я. Старик Лорин, держу пари, что он дал бы мне стадо, только б я перестал ему надоедать. Уже более или менее все сказано..."
"Стоп, стоп, стоп. Это сворачивает не в ту сторону. Мы не можем. Я увяз в том, чем я стал, поймался на свой собственный крючок. Не может из этого ничего получиться. Джек, я не хочу быть похожим на тех парней, которых иногда встречаешь вокруг. И я не хочу быть мертвым. Были там эти два старых ранчера вместе, в доме внизу долины, Эл и Рич - отец матерился, когда видел их. Они были посмешищем, даже притом, что оба были довольно жесткими старыми птицами. Мне было девять, и они нашли Эла мертвым в ирригационной канаве. Они лупили его монтировками, пинали его шпорами, тянули его за член, пока он не оторвался, всего-навсего кровавый фонтанчик. То, что сделали монтировки, было похоже на ошметки горелых томатов по всему его телу, нос оторван от таскания по камням".
"Ты это видел?"
"Папа удостоверился, что я рассмотрел. Привел меня, чтобы я увидел это. Меня и К.Е., и смеялся над этим. Черт, он добился своего. Если бы он был жив и просунул свою голову в эту комнату прямо сейчас, держу пари, он помчался бы за монтировкой. Два живущих вместе парня? Нет. Все, что я могу представить это встречи время от времени где-нибудь на задворках..."
"Сколько это - время от времени?" спросил Джек. "Время от времени - раз в четыре года?"
"Нет," - сказал Эннис, воздерживаясь спрашивать, кто виноват, что так получилась.-Я ненавижу то, что ты укатишь отсюда утром, а я вернусь обратно к работе. Но если ты не можешь разобраться с этим, ты должен смириться с этим ", - сказал он. "Черт. Я смотрел на других людей на улице. Такое случается с другими людьми? Что, черт возьми, они делают?"
"Это не случается в Вайоминге и если это даже случается, я не знаю, что они делают, возможно едут в Денвер", - сказал Джек, сев, отвернувшись от него, - и я не прилетел сюда просто потрахаться. Сукин сын, Эннис, возьми пару выходных. Прямо сейчас. Увези нас отсюда. Брось твои шмотки в кузов моего грузовика, и поехали в горы. Пару дней. Позвони Альме и скажи ей, что ты уезжаешь. Давай, Эннис, ты только что подбил мой самолет в небе - так дай же мне какое-то продолжение. Это не какая-нибудь ерунда - то, что произошло здесь".
Глухой звонок вновь раздался в соседнем номере, и, как будто отвечая на него, Эннис взял телефон на ночном столике, набрал свой собственный номер.

Медленная коррозия работала между Эннисом и Альмой, никаких заметных неприятностей, только ширилась полоса отчуждения. Она работала служащей в гастрономе, и все выглядело так, что она всегда должна работать, чтобы оплачивать счета, которые приносил Эннис. Альма попросила, чтобы Эннис пользовался резинками, потому что она не хотела опять забеременеть. Он в ответ сказал "нет", сказал, что он был бы счастлив расстаться с ней, если она не хочет больше его детей. Сдерживая дыхание, она сказала: "Они были бы у меня, если ты мог бы их прокормить". И при всем при том, как ни крути, что тебе так нравится делать, - не делай слишком много детей.
Ее недовольство росло постепенно, с каждым годом: объятия, которые она видела, рыбалки Энниса несколько раз в году с Джеком Твистом, и - никогда каникулы с нею и девочками, его нежелание выходить и развлечься чем-либо, его тоску по низкооплачиваемой, затяжной работе на ранчо, его манеру отвернуться к стене и заснуть, как только он падал на кровать, его нежелание искать приличную постоянную работу в округе или в энергетической компании, подталкивало ее в длинное, медленное плавание и когда Альме младшей было девять и Франкин семь, она сказала, чем это я занимаюсь, суетясь около него, развелась с Эннисом и вышла замуж за бакалейщика из Ривертона.

Эннис вернулся к работе на ранчо, нанимаясь то здесь, то там, не продвинувшись сильно вперед, но вполне довольный, что опять при деле, свободный принимать решения, бросить все, если захочется и сорваться в горы по первому зову. У него не было никакого особо тяжелого чувства утраты, только неопределенное ощущение обмана, и оказалось, что все в полном порядке - во время обеда в День Благодарения с Альмой, ее бакалейщиком и детьми, когда он сидел между его девочками и рассказывал им о лошадях, травил анекдоты, стараясь не быть унылым папашей. После пирога Альма увлекла его на кухню, занялась чисткой подноса и сказала, что она беспокоится о нем, и не собирается ли он вновь жениться. Он видел, что она беременна, четыре-пять месяцев, предположил он.
"Однажды уже накололся", - ответил он, прислоняясь к столу, ощущая себя слишком большим для комнаты.
"Вы все еще рыбачите с этим Джэком Твистом?"
"Иногда". Он думал, что она снимет стружку с подноса от усердия.
"Ты знаешь", - начала она, и по ее тону, он видел - что-то назревает, - "у меня не раз возникал вопрос, как получалось, что ты никогда не приносил домой ни одной форели. Всегда рассказывая, что наловили вы много. Однажды ночью я заметила корзинку для рыбы открытой, до того, как ты отправился на одну из твоих небольших прогулок - на дне все еще был магазинный ценник, после пяти-то лет - и я привязала к нему записку: "Привет, Эннис, привези-ка немного рыбы домой! С любовью, Альма." И потом ты вернулся и сказал, что вы поймали много рыбы и всю ее съели. Помнишь? А когда подвернулась возможность, я заглянула в корзинку и увидела свою записку. Она даже не намокла. В корзинке не было ни капли воды." Как если бы слово "вода" могло стать ее верным союзником, она отвернула краны, заливая поднос.
"Это ничего не значит".
"Не ври, не делай из меня дуру, Эннис. Я знаю, что это значит. Джек Твист? Джек Мудак. Ты и он..."
Она перешла грань. Он схватил ее за запястья; слезы брызнули и полились, загремели тарелки.
"Заткнись", - сказал он. "Не лезь не в свое дело. Ты ничего об этом не знаешь".
"Я закричу, позову Билла!"
"Давай! Вопи! Я заставлю его жрать землю, и тебя тоже заставлю". Он встряхнул ее еще раз, оставив на ней обжигающей отпечаток, схватил шляпу и вылетел вон. Отправился в бар Блэк-и-Блу Игл той ночью, нажрался, ввязался в небольшую грязную потасовку и уехал прочь. Он не пытался увидеться с его девочками долгое время, полагая, что они будут искать его, когда у них проснутся чувства, они повзрослеют и покинут Альму.


Они больше не были молодыми людьми со всем тем, что они из себя представляли. Джек раздался в плечах и бедрах, Эннис оставался таким же худым, как вешалка, ходил в поношенных сапогах, джинсах и рубашках зимой и летом, надевая брезентовое пальто в холодную погоду. На веке наросла доброкачественная опухоль, придавая глазу заплывший вид, сломанный нос сросся криво.
Год за годом их пути пролегали через высокие луга и горные склоны - они путешествовали верхом по Биг Хорнс, Медикин Боус, на южный конец Голлатинс, Абсарокас, Гранайтс, Оул Крикс, Бриджер-Титон Рэндж, Фризиоут и Ширлис, Ферайсис и Рэтлснейкс, Салт Ривер Рандж, в Винд Риверс, снова и снова, Сьерра Мадрес, Грос Вентрес, Уошакис, Ларамис, но никогда не возвращались на Горбатую гору.
В нижнем Техасе умер тесть Джека и Лорин унаследовала дело по производству сельскохозяйственной техники, показала хорошие навыки управления, опытность в серьезных сделках. Джек занял непонятную организаторскую должность, курсируя между складом и выставками сельскохозяйственных машин. У него завелось немного денег, и он нашел способ тратить их в во время поездок за закупками. Техас внес в его речь акцент, "корова", превратилась в "кирову", а "жена" получалась как "жна". Ему сточили его передние зубы и одели коронки, в довершении он отрастил большущие усы.
В мае 1983 они провели несколько холодных дней на веренице небольших, скованных льдом, безымянных высокогорных озер, затем побывали у подножия Хэйл Стрю Ривер.
Прибывающий день был чудесен, но тропы подтапливали низинные потоки, превращали их в грязное месиво. Они ехали по ветру, через подсыхающую грязь, проводя лошадей через ломкий подлесок, Джек, с тем же орлиным пером в его старой шляпе, снял ее с головы в жаркий полдень, чтобы поймать воздух с запахами смолистой красной сосны, сухих опавших иголок и горячих скал, колючего можжевельника, ломающегося под копытами лошадей. Эннис, как спец по погоде, высмотрел на западе разбухшие кучевые облака, которые могло бы принести в такой день, но чистейшая синева неба была такой глубокой, сказал Джек, что в ней можно было бы утонуть, засмотревшись на нее.
Около трех они миновали узкий проход на юго-восточном склоне, где у сильного весеннего солнце был хороший шанс, спустились снова к немного заснеженной тропе. Они могли слышать бормотание реки даже тогда, когда тропа ушла далеко от нее. Двадцать минут спустя они увидели черного медведя на берегу повыше них, ворочающего бревно в поисках личинок, и лошадь Джека взбрыкнула и присела, Джека прикрикнул: "Тпру! Тпру!", и Энис, на приплясывающей, фыркающей гнедой еле удержался. Джек выхватил его 30-06, но в этом уже не было необходимости; испуганный медведь улепетывал за деревья неуклюжим шагом, который придавал ему вид полной развалины.
Река цвета чая бежала быстро, неся тающий снег, создавая шлейф пузырьков у каждого выступающего камня, собираясь в запруды и преодолевая препятствия. Развесистые, окрашенные охрой ивы упруго покачивались, с желтыми сережками как желтыми следами большого пальца руки. Лошади пили, и пил спешившийся Джек, зачерпнувший ледяную воду руками, прозрачные капли падали с его пальцев, его рта и подбородка, влажно блестящего.
"Разрази меня гром!", - воскликнул Эннис, - Вполне хорошее место", - рассматривая берег над рекой, два или три кострища от старых охотничьих лагерей. Пологий луг простирался за рекой, защищенный красными соснами. Тут было вдоволь сухой древесины. Они поставили лагерь, не разговаривая много, привязали лошадей на лугу. Джек скрутил пробку на бутылке виски, сделал длинный, обжигающий глоток, шумно выдохнул, сказал: "Это - одна из двух вещей, которые нужны мне прямо сейчас", - закрутил бутылку и подошел к Эннису...
На третье утро нагнало тучи, которые и ожидал Эннис, серые скакуны с запада, полоса темноты принесла ветер и мелкие хлопья снега. После часа это превратилось в легкий весенний снег, который собирался во влажные и тяжелые кучки. В сумерках стало прохладнее. Джек и Эннис передвинули палатку подальше и повыше, позже разожгли огонь, Джек психовал и ныл про холод, накручивая ручку настройки радиоприемника, пока не сдохли батарейки.
Эннис рассказывал, что ему приглянулась женщина, которая работала неполный день в баре Волф Иэрс в Сигнале, где он сейчас занят теперь на коровьем пастбище Стоутамайра, но ничего из этого не вышло, у нее были некоторые проблемы, которые ему были не нужны. Джек сказал, что у него была связь с женой ранчера, в конце дороги в Чайлдресс, и в течение последних нескольких месяцев он боялся, что его пристрелит Лорин или муж той женщины, кто-нибудь из них. Эннис немного посмеялся, и сказал, что он, похоже, это заслужил. Джек сказал, что он все делал правильно, но, он тосковал без Энниса и этого было иногда достаточно, чтобы заставить его накостылять детям.
Лошади заржали в темноте, за кругом света от костра. Эннис обнял рукой Джека, притянул его поближе, говоря, что он видит своих девочек один раз в месяц, Альма младшая - застенчивая семнадцатилетняя девушка, такая же длинная жердь, как и он, Франкин - маленькая живая юла. Джек скользнул холодной рукой между ногами Энниса, рассказывая, что он беспокоится о своем пацане, который без сомнения, дислектик или типа того, ничего не может понять правильно, в возрасте-то пятнадцати лет и едва умеет читать, он видит это, хотя чертова Лорин не признает этот факт и притворяется, что с ребенком все ОК, отказываясь от любой помощи с этой проблемой. Он не знает, что делать. У Лорин деньги и она заказывает музыку.
"Я хотел, чтобы у меня был мальчик", - сказал Эннис, расстегивая пуговицы, - " но получил только маленьких девочек".
"Я не хотел никаких детей", - сказал Джек. "-Но все происходило шиворот-навыворот. Ничего не получалось у меня должным образом". Не вставая, он подбросил полено в огонь, искры взлетели вверх, вместе с их истинами и ложью, несколько горячих искорок попало на их руки и лица, не в первый раз, и они покатились вниз, в грязь. Одна вещь никогда не менялась: сверкающая возбуждение их нерегулярных встреч омрачалось чувством уходящего времени, времени никогда не хватает, его никогда недостаточно.
Днем или двумя позже, на главном стояночном месте, лошади были загружены в трейлер, Эннис был готов вернуться в Сигнал, Джек собирался в Лайтенинг Флат, проведать старенькую маму. Эннис наклонился к окну в машине Джека, и сказал, что он потратил целую неделю, что вероятно он не сможет вырваться опять до ноября, когда они сдадут стадо и до начала зимы.
"Ноябрь. Что, черт возьми, случилось с августом? Я тебе напомню, мы говорили про август, девять, десять дней. Христос, Эннис! Почему ты не сказал мне об этом раньше? У тебя была неделя, чтобы сказать пару слов об этом. И почему мы всегда трахаемся в холодную погоду? Мы должны сделать кое-что. Мы должны отправиться на юг. Мы должны однажды съездить в Мексику".
"Мексика? Джек, ты знаешь меня. Все путешествия, которые у меня когда-либо случались, были вокруг кофейника - в поисках его ручки. И я буду в запарке весь август, это что касается августа. Не кипятись, Джек. Мы можем поохотиться в ноябре, завалить доброго лося. Попробую вырваться, если получу снова хибару Дона Врое. Мы хорошо провели время в том году".
"Ты знаешь, друг, это чертовски неудовлетворительная ситуация. Ты запросто сваливаешь. Это выглядит как редкое явление Папы Римского".
"Джек, я получил работу. В былые времена я бросал работу. У тебя есть жена с деньгами, хорошая работа. Ты забываешь, как это все всегда портило. Ты когда-нибудь слышал об алиментах? Я их плачу годами и буду платить еще долго. Послушай меня, я не могу бросить работу снова. И я не могу взять отпуск. Получить отпуск в этот раз было дико сложно - вот-вот многие коровы отелятся. Тогда ты не можешь их бросить. Ты не можешь. Стоутамайр - буян, и он устроил разнос мне за эту неделю. Я не обвиняю его. Он, скорее всего, не спал и ночи с момента моего отъезда. В обмен я отдал август. У тебя есть идея получше?"
"Я предлагал однажды". Тон ответа был жестким и обличительным.
Эннис не сказал ничего, медленно выпрямился, потирая лоб; лошадь заперта внутри трейлера. Он прошел к своему трейлеру, положил на него руку, сказал кое-что, что только лошади могут услышать, развернулся и подошел обратно неторопливым шагом.
"Ты был в Мексике, Джек? " Мексика была Местом. Он слышал. Он ломал забор, переходя границу запретной зоны между ними.
"Да, черт возьми, был. В чем проблема?". Все это копилось долгие годы и теперь прорвалось, запоздало и неожиданно.
"Я собираюсь сказать тебе это только раз, Джек, и я не шучу. То, чего я не знаю", - сказал Эннис, - "все эти вещи, которые я не знаю, могут убить тебя, если мне придется узнать о них".
"Попробуй сам", - сказал Джек, - "и я сказал - это было только один раз. И еще скажу тебе, что мы могли бы замечательно жить вместе, настоящей хорошей жизнью. Ты не хочешь этого Эннис, и вот что у нас в результате - Горбатая гора. Все построено на этом. Это все, что мы получили, все, так что надеюсь, ты узнал все то, что ты типа не знал. Посчитай те чертовы несколько раз, что мы были вместе за двадцать лет. Посмотри на тот короткий поводок, на котором ты меня держишь, потом спроси меня про Мексику и потом скажи мне, что убьешь меня за то чего я желаю, но практически не получаю. У тебя нет ни одной идеи, как паршиво с этим жить. Я - не ты. Я не могу трахаться раз или два раза в год. Ты - это слишком много для меня, Эннис, ты, сукин сын. Я жалею, что не придумал, как бросить тебя".
Как огромные облака пара вырываются зимой из термальных источников, несказанные за все эти годы слова, и теперь безвозвратно выпущенные на волю - досказанности, заявления, позорные вещи, обвинения, опасения - выплеснулись вокруг них. Эннис стоял как пораженный сердечным приступом, с посеревшим лицом в глубоких изломах, с гримасой, зажмуренными глазами, сжатыми кулаками, и его ноги подкосились, он упал на колени.
"Господи", - охнул Джек. "Эннис?" Но, прежде чем он выскочил из грузовика, пытаясь понять, был ли это сердечный приступ или проявление сильного гнева, Эннис поднялся на ноги и каким-то образом выпрямился - как разгибается вешалка, когда ею открывают запертую машину и потом снова принимает свою первоначальную форму, и они завертелись вновь в том, где они и были, потому что они не открыли друг другу ничего нового. Ничто не закончено, ничто не начато, ничто не разрешено.

То, что Джек помнил и желал больше всего, чего не мог ни понять, ни объяснить - то далекое лето на Горбатой горе, когда Эннис подошел к нему сзади и притянул его к себе, молчаливым объятием, приглушившим некую общую для них, не имеющую отношения к полу, жажду, тоску.
Так они и стояли, долго, у огня, и его пламя отбрасывало яркие блики, тень от их тел была единственной фигурой против скалы. Часы в кармане Энниса отсчитывали минуты, превращая поленья костра в угли. Звезды мерцали сквозь колышущиеся струи горячего воздуха над огнем. Дыхание Энниса было медленным и тихим, он мурлыкал, немного покачиваясь в свете искр, и Джек, прислушиваясь к ритмичному биению сердца, вибрациям мурлыкания, похожим на слабое электричество, Джек проваливался в сон стоя, в сон, который был и не сон, но что-то другое, усыпляющее и вводящее в транс, пока Эннис не откопал в памяти старую, но все еще годную к употреблению фразу из детства, из времени, когда его мама еще не умерла, и сказал: "Время косить сено, ковбой. Мне пора. Очнись, ты спишь стоя как лошадь", - и встряхнул, пихнул Джека, и скрылся в темноте. Джек услышал, как звякнули его шпоры, когда он вскочил в седло, слова "увидимся утром", фырканье лошади, стук копыт по камням.
Позже то сонное объятие застряло в его памяти как единственное мгновение безыскусного, магического счастья в их отдельных и трудных жизнях. Ничто не могло испортить это воспоминание, даже знание, что Эннис не повернул его тогда лицом к своему лицу, потому что не желал ни видеть, ни чувствовать, что это был именно Джек - которого он обнимал. И возможно, думал он, за эти годы они никогда не были так близки, как тогда. Пусть так, пусть так.
Эннис не знал о несчастном случае многие месяцы, пока его открытка Джеку о том, что ноябрь все еще, похоже, ближайший шанс встретиться, не вернулась обратно со штампом ПОЛУЧАТЕЛЬ УМЕР. Он набрал номер Джека в Чайлдресс, что он делал только однажды, когда Альма развелась с ним и Джек тогда неправильно понял причину звонка, проехав двенадцать сотен миль на север впустую. Все будет в порядке, Джек ответит, должен ответить. Но он не ответил. Это была Лорин и она говорила - кто? кто это? и когда он повторил, она сказала обычным голосом - да, Джек мчался по проселочной дороге на грузовике, когда взорвалась покрышка. Радиатор каким-то образом оказался поврежденным и взрыв отбросил его, с силой ударил железяками по его лицу, сломал ему нос и челюсть, и разворотил ему спину, когда он был уже без сознания. К тому времени, когда кто-то появился поблизости, он утонул в собственной крови.
"Они все-таки добрались до него с монтировками" - подумал Энис.
"Джека часто вспоминал вас", - сказала она. "Вы - его рыбак-приятель или охотник-приятель. Я должна была бы сообщить вам", - продолжала она, - "но не была уверена в том, как вас зовут и какой адрес. Джек держал большинство адресов своих друзей в голове. Это была ужасно. Ему было всего тридцать девять лет".
Вся бесконечная грусть северных прерий навалилась на него. Он не знал наверняка, как это произошло, монтировки или настоящий несчастный случай, кровь, заливающая горло Джека и никого рядом, чтобы перевернуть его. В шуме ветра он слышал сталь, ломающую кости, глухое дребезжание спиц обода колеса.
"Он похоронен у вас?" Он хотел проклясть ее за то, что она позволила Джеку умирать на грунтовой дороге.
Тихий техасский голос донесся по проводам. "Мы поставили памятник. Он говорил, что хочет быть кремированным, а пепел должен быть развеян на Горбатой горе. Я не знаю, где это. Так что он был кремирован, как он и хотел, и как я и сказала, половина его пепла была предана земле здесь, а оставшееся я отправила его родителям. Я подумала, что Горбатая гора была где-то там, где он рос. Зная Джека, это вполне могло быть место, где поют синие птицы и есть родник из виски".
"Мы пасли овец на Гобатой горе одним летом", - сказал Эннис. Он едва мог говорить.
"Его родители все еще в Лайтенинг Флат?"
"О да. Они будут там до смерти. Я никогда не видела их. Они не приезжали на похороны. Вы можете встретиться с ними. Я полагаю, что они были бы рады, если бы его воля была исполнена".
Без сомнения, она была вежлива, но тихий голос был холоден как снег.
Дорога к Лайтенинг Флат пролегала через пустынные земли с покинутыми ранчо, встречающимися через каждые восемь-десять миль - строения, зияющии выбитыми окнами сквозь сорняки, упавшие заборы загонов. На почтовом ящике можно было прочесть - Джон К. Твист. Ранчо было небольшим захудалым местечком, заросшим молочаем. Загоны были слишком далеко, чтобы рассмотреть в каком они состоянии, видно было только, что они в темных проплешинах. Крыльцо перед фасадом вело к крошечному, оштукатуренному коричневым дому из четырех комнат - две внизу, две наверху.
Эннис сидел за кухонным столом с отцом Джека. Мать Джека, крепкая и осторожная в движениях, как выздоравливающая после операции, сказала, "Хотите немного кофе, да, наверное? Кусочек вишневого пирога?"
"Спасибо, мэм, я бы выпил чашку кофе, но я не смогу сейчас съесть никакого пирога ".
Старик сидел тихо, его руки были сцеплены поверх пластиковой скатерти, уставившись на Энниса с сердитым, знающим выражением. Эннис узнал в нем распространенный тип людей, желающих быть затычкой в каждой бочке. Он не смог разглядеть много от Джека в любом из них. Вздохнул с сожалением.
"Я очень расстроен из-за Джека. Невозможно передать, как плохо я себя чувствую. Я знал его очень долго. Я приехал, чтобы сказать вам, что, если вы хотите, чтобы я развеял его пепел там, на Горбатой горе - его жена говорит, что он так хотел - то я был бы рад сделать это".
Повисла тишина. Эннис прочистил горло, но больше ничего не добавил.
Старик сказал: "Вот что, я знаю, где Горбатая гора. Он думал, что он был слишком необыкновенным, черт возьми, чтобы быть похороненным на семейном кладбище".
Мать Джека проигнорировала это, сказала: "Он приезжал домой каждый год, даже после того, как они поженились и он осел в Техасе, и помогал отцу на ранчо в течение недели устанавливать ворота, косить и всякое другое. Я сохранила его комнату такой, как и тогда, когда он был мальчиком, и я думаю, что он оценил бы это. Пожалуйста, если вы хотите, можете подняться в его комнату".
Старик сердито продолжал говорить. "У меня не было здесь никакой помощи. Джек говорил, 'Эннис дэль Мар, однажды я притащу его сюда и мы превратим это проклятое ранчо в картинку.' У него была какая-то неясная идея, что вы двое переедете сюда, построите бревенчатую хибару и поможете мне управляться с ранчо, и поставите его на ноги. Потом, этой весной, он загорелся притащить другого парня сюда, построиться и помогать мне с ранчо, какого-то его соседа-ранчера с нижнего Техаса. Он собирался развестись со своей женой и вернуться сюда. Но, как и большинство идей Джека, этому никогда не суждено было сбыться".
Итак, теперь он знал, что это была монтировка. Он встал, сказал, что вы правы, он хотел бы увидеть комнату Джека, вспоминая одну из историй Джека об этом старике. Джек был обрезанным, а старик - нет; это беспокоило сына, когда он обнаружил анатомическую разницу во время одного жестокого происшествия. Ему было три или четыре, рассказывал он, и он всегда добегал до туалета в последний момент, сражаясь с пуговицами, сиденьем, высотой унитаза и часто не попадал струей куда надо. Старик бесился из-за этого и однажды превратился просто в сумасшедшего. "Христос, он сорвал с меня тряпье, свалил на пол ванной, связал меня своим ремнем. Я думал, что он собирается убить меня. И потом он сказал: 'Ты хочешь узнать, как это, вечно все зассывать? Я покажу тебе', - и он достает свою штуку и мочится на меня, обоссывает всего меня, потом бросает мне полотенце и заставляет меня вытереть пол, собирает мою одежду и стирает ее в ванне, стирает полотенце, я захожусь в криках и рыдаю. Но, пока он поливал меня на полу, я заметил, что у него есть кое-что дополнительно, чего у меня нет. Я заметил, что меня обрезали по-другому, как подрезают уши собакам, или как зигзаги по краям почтовой марки. Нет никакого способа это исправить".

Спальня, к которой вела лестница с высокими ступеньками, с особенным ритмом восхождения, была крошечная и жаркая, заливаемая полуденным солнцем сквозь окно на западной стороне, вмещала в себя узкую мальчишечью кровать вдоль стены, запятнанный чернилами стол и деревянный стул, пневматическое ружье на вручную выструганной полочке над кроватью. Из окна открывался вид на гравийную дорогу, протянувшуюся на юг, и ему пришло в голову, что в молодости это была единственная дорога, которую знал Джек. Ветхая фотография темноволосой кинозвезды из какого-то журнала была прикреплена на стене рядом с кроватью, кожа кинозвезды стала пурпурной. Он мог слышать, как мать Джека включила воду, наполнила чайник водой и поставила его на плиту, приглушенно задав вопрос старику.
Гардеробом служило небольшое углубление, с деревянной штангой, занавешенное выцветшей кретоновой занавеской, отделяющей его от остальной части комнаты. В гардеробе висело две пары джинсов с заутюженными стрелками, аккуратно расправленных на металлических вешалках, на полу стояла пара изношенных сапог, и он подумал, что помнит их. В северной стороне гардероба, в крошечном проеме в стене, было потайное место, и здесь, вытянувшаяся от долгого пребывания на гвозде, висела рубашка. Он снял ее с гвоздя. Это была старая рубашка Джека, времен Горбатой горы. Засохшая кровь на рукаве была его собственной кровью - сильное кровотечение из носа в последний день на горе, когда Джек, в их акробатической схватке-потасовке, сильно заехал коленом по носу Энниса. Он останавливал кровь рукавом рубашки, кровь, которая была везде вокруг, покрывала их, но не остановил. Рубашка казалась тяжелой, пока он не заметил, что внутри была другая рубашка, и рукава ее были тщательно заправлены в рукава рубашки Джека. Это была его собственная рубашка-шотландка, давно потерянная, как он думал, в прачечной, его грязная рубашка, с порванным карманом, оторванными пуговицами, украденная Джеком и спрятанная здесь внутри рубашки Джека, точно две кожи, одна внутри другой, две в одном. Он прижался лицом к ткани и медленно вдохнул, ртом и носом, надеясь уловить слабый запах дыма, и горной полыни, и кисло-сладкий запах пота Джека, но не было никакого реального запаха, только память об этом, сила очарования Горбатой горы, от которой ничего не осталось, лишь только то, что он держал в руках.
В конце концов, отец отказался отдать пепел Джека. "Вот что, у нас есть семейное кладбище и его место там". Мать Джека стояла у стола, вырезая сердцевину из яблок острым, зазубренным инструментом. "Приезжаете еще", - сказала она.
Спускаясь вниз по дороге, похожей на стиральную доску, Эннис проехал сельское кладбище, обнесенное провисшими проводами, крошечный огражденный кусочек земли посреди прерии, несколько могил, украшенных яркими пластмассовыми цветами, и он не хотел знать, что Джек остался здесь, чтобы быть похороненным в этой унылой пустыне.
Несколькими неделями позже, он побросал грязные попоны со всего Стоутамайра в кузов пикапа и отвез их на мойку Куик-Стоп-Кар-Вош, чтобы вымыть их под сильным напором. Когда влажные чистые попоны были сложены в кузов грузовика, он зашел в магазин подарков Хиггинса и стал копаться в стойке с открытками.
"Эннис, что ты хочешь откопать в этих открытках?", - спросила Линда Хиггинс, бросая мокрый коричневый фильтр от кофе в мусорное ведро.
"Местечко - Горбатая гора".
"В графстве Фримонт?"
"Нет, здесь, на севере".
"Я ничего из этого не заказывала. Дай-ка глянуть в каталоге заказов. У них есть они, значит я могу заказать для тебя сотню. По-любому, я собиралась заказать побольше некоторых открыток".
"Будет достаточно одной", - сказал Эннис.
Когда открытку прислали - тридцать центов - он прикрепил ее в трейлере, медными кнопками, каждый уголок. Под ней он вбил гвоздь, а на гвоздь повесил металлическую вешалку с двумя старыми рубашками, оставшимися от Горбатой горы. Он отступил на шаг и смотрел на композицию, сквозь несколько жгучих слезинок.
"Джек, я клянусь..." сказал он, хотя Джек никогда не просил, чтобы он поклялся в чем-либо и сам ни в чем не клялся.
Примерно в это время Джек стал приходить в его сны, Джек был таким, каким он впервые увидел его, с волнистыми волосами и улыбающийся, с зубами как бакс, говорящий, что пора брать их мешки и тащиться в контрольную зону, но банка с бобами и выпрыгнувшей из нее ложкой, которые балансировали на бревне, и это выглядело как мультипликация в аляповатых цветах, придавали снам привкус комичной непристойности. Ручка ложки была тем, что могло быть использовано как монтировка. Иногда он просыпался с чувством горя, иногда со старым ощущением удовольствия и облегчения; иногда мокрой была подушка, иногда - простыни.

Осталось некое белое пятно между тем, что он знал и тем, во что он пытался поверить, но ничего нельзя было сделать с этим, и, если вы не можете разобраться с этим, то вы должны с этим смириться.

запись создана: 21.03.2012 в 19:37

@музыка: no music

@настроение: very well

@темы: думы..., о да!!!, секс