Lovely Эннис и Джек....

[Ri-heart]

Всем, у кого в сердце навсегда " ГОРБАТАЯ ГОРА"
Фанфик R-13
Пишет zucchini11
Переведено с англ. с любезного разрешения автора
jenny - "Love That Dares - jenny's Brokeback Mountain Stories"
Когда не пошел обещанный снег

ГЛАВА 1







Эннис дел Мар ненавидел падлюку Джека Твиста. Он ненавидел никогда не прекращающуюся воркотню насчет работы, ненавидел наглый вид, с каким тот приезжал в лагерь, расчитывая на харч и сочувствие. Он ненавидел его манеру держаться в седле, как будто под ним был воздух, а не девятьсот фунтов скачущей конины. Особенно он терпеть не мог пения заразы и его болтовню, которая никогда не кончалась. Но больше всего его бесило ожидание: когда он должен был сидеть целый вечер, насторожив уши; и потом, еще хуже, его отъезд. Вот когда Эннис дел Мар ненавидел падлу Джека Твиста сильнее всего: когда тот уезжал из лагеря, возвращаясь к овцам, и оставлял его одного. Он провел девятнадцать лет почти в полном молчании, и его мнения никто не спрашивал. С чертовым Джеком Твистом молчание стало казаться неладным.


Эннис дел Мар ненавидел Джека Твиста.


Он предложил поменяться, все, что угодно, лишь бы не ждать его целый день, думая об их болтовне и песнях. Блеяние овец день и ночь напролет напомнит ему, что к чему. Правда, теперь он лежал, глядя на звезды, и они заставили его почувствовать себя еще меньше, чем он сам себе казался: щуплый, страшный, заброшенный, без дома и без гроша. Ненавидел Джека теперь потому, что каждый раз, уезжая из лагеря, ощущал себя съежившимся еще сильнее.

Рассказал Твисту о своих ощущениях, первый раз в жизни обратив чувства в слова, и после спокойного размышления получил в ответ продуманный ответ, что даже гребаный президент Соединенных Штатов чувствует себя маленьким, когда смотрит на звезды. Сказал Джеку, что ненавидит его, и Джек, смеясь, ответил, что это вполне обычная реакция. Рассказал Эннису о случае, когда отец отправил его в школу со словами “Этот парень - погань”, выведенными чернилами на лице. Сказал ему, если смоет, в следующий раз он выжжет ему тавро. Учитель отскреб их, и он был так испуган, что намочил штаны. Всего семь лет, и был бит за это и за все остальное. Эннис, пораженный, ничего не сказал.
В эту ночь они заложили традицию виски, желая рассказать другие истории, которые каждодневная трезвость держала внутри.


Эннис отважился рассказать Джеку о брате и о битье, показал ему свои шрамы. У Джека тоже были шрамы от быков, и они провели приятный вечер, сравнивая их. Виски хватало, и они были пьяны. Шрамы Энниса горели всю ночь там, где Джек их потрогал. Его голова болела весь следующий день, и он был рад оказаться на пастбище, вдали от соблазна.

Он завел себе привычку не приезжать на завтрак, забирая с собой с вечера бисквиты и кофейные причиндалы. Не желая совершать поездку назад, не желая совершать поездку назад ради пары коротких часов. Не желая видеть Джека. Не желая видеть Джека лишь пару коротких часов.

Приехал на следующий вечер и выпил столько, что не поехал назад. Проснулся не только с больной головой. Проснулся в палатке с Джеком, между ними – скомканное одеяло, а в животе все сжалось от страха.


Эннис дел Мар в тот день ненавидел Джека Твиста с особенной страстью. Уехал из лагеря, не заговорив с ним. За целый день так и не вспомнил, почему у него утром были спущенные штаны, и хотел оказаться в лагере, чтобы найти ответ. И боялся узнать этот ответ…

Провел несколько последующих недель, осваиваясь со всеми ответами, какие ему были нужны. Никто из них ничего не сказал, но оба согласились, что дрочение – херовое занятие в сравнении с трахом крепкого, как конский круп, зада.

Эннис дел Мар ненавидел Джека Твиста за то, чем тот был, как ненавидят грех за то, что он ведет к соблазну. Он грешил с радостью, забыв обо всем на свете, прямо на земле, втрахивая Джека Твиста в грязь.

Он ненавидел Джека Твиста за то, что тот превратил его в кого-то, кем он никогда без него бы не стал. За то, что тот навечно связал его с горой воспоминаний о времени, когда он нашел в себе нечто, о чем он никогда ранее не догадывался – жившее в нем стремление к нежности. Даже Алма со всей своей по-детски пухлой мягкостью не могла заставить его тихо напевать, покачиваясь, и полностью и безоговорочно кого-то одобрять.


Так что когда пошел снег и Джек сказал, что Агирре велел им спускаться с горы, Эннис был рад. Он не настолько сбился с пути, чтобы не смочь уехать домой, жениться на Алме и начать откладывать на жилье. Планы и жизнь, которую гребаный Джек Твист почти загубил. Он был так рад, что унес свою радость прочь и смотрел на Джека издалека. Ненавидеть его издалека было легче.

Но снег не пошел.

Джек снимал палатку, когда подъехал Агирре и сказал, что буря ушла к востоку и им не надо спускаться с горы. Глянул на Джека тяжелым взглядом, словно прочел “Этот парень – погань” большими буквами на его лице, плюнул и уехал прочь. Эннис увидел, как Алма и жизнь, которая ничего, кроме смерти, не обещала, ускользают от него, и стал ненавидеть Джека Твиста еще сильнее.


Палатку поставили заново, и они были снова как дома. Джек сказал: “Думал, щас помру на месте, друг”.

Эннис не заводил с Джеком такие разговоры, он к этому не привык, но сейчас, когда перед ними были месяцы вдвоем, он решился сказать: “Не могу оставаться здесь навечно. В ноябре женюсь. Говорил уже: мы с Алмой копим на жилье”.

- Ты уже делал с ней это?

Эннис пнул его, отказав в ответе. Джек прыгнул на него, ликуя, и Эннису пришлось рассмеяться и сказать, нет еще, но он так понимает, что после этого оно будет легко. Джек показал, как легко было как раз с ним, и они принялись за это по- новой. Эннису было не по себе, когда он уезжал, ненавидя Джека за то, что тот был у него первым, и кляня обещанный снег за то, что он не пошел.

Разрываться между двумя лагерями, где один – высоко на лугу, без костра и только с маленькой палаткой, а другой – внизу, там, где им обоим хотелось быть, становилось все труднее и труднее. Эннис ненавидел Джека за это и за то, как по его вине ему было трудно уезжать, как по его вине ему было трудно возвращаться назад, нуждаясь в нем, как в глотке воды. Он ненавидел, что тело Джека делало его тугим, что голос Джека был как пальцы на его позвонках, что он не мог оторвать от него глаз и думал про себя всегда о нем. Джек поглощал его, и за это он его ненавидел.

Лето шло своим чередом, и Джек взял себе привычку ездить днем с ним, почему бы и нет, и они принимались за это в маленькой палатке, которая перестала пахнуть кошачьей мочой и пахла теперь ими. В носу у Энниса день и ночь стоял запах семени, и он ненавидел Джека Твиста за то, чем он становился, и клял обещанный снег за то, что он не пошел.

Стал ненавидеть Джека еще сильнее, потому что тот, похоже, знал о его чувствах, следил за ним с грустным, добрым лицом и тихо говорил о том, как обстояли дела.

Эннис не хотел ни тихого, ни доброго от Джека, ему было нужно, чтобы его ненавидели в ответ, и тогда они бы точно знали, что есть что: чем они были и чем не были. Единственное, что можно было сделать насчет этого – только ненавидеть, иначе оно будет чем-то другим. Чем-то другим, что не поднимет Алму и жизнь. Только страх и муки для того и другого.

Ненависть разбухла в нем, когда Джек нашел его, плачущего, и прижал к себе. Па бил его до полусмерти, брат бил его до бесчувствия. Джек обнимал его, шептал, целовал, и превратил во что-то, что не смогло бы спуститься с горы, но день по-прежнему сменяла ночь, и Эннис клял обещанный снег за то, что он не пошел.


Им уже не надо было говорить друг с другом, что для Энниса было еще тяжелее, чем вынужденный разговор. Молчание удобно, когда знаешь кого-то так хорошо, что в звуке уже нет нужды. Его пугало, что он мог так много о ком-то знать, когда довольно было улыбки или складки у прищуренного на солнце глаза, чтобы он был этому рад.

Стали так близки в молчании, и то, что они делали друг с другом, изменилось. Эннис ненавидел, что ему хотелось раздевать Джека медленно и неторопливо, как сворачивают повязку с раны, скользя взглядом по тому, что лежало под ней. Ненавидел Джека, когда его собственная одежда снималась так медленно, что он почти выстреливал до того, как оказывался у Джека в руке, или во рту, или в заду. Замедленность давала им время замечать, и находить приятное, и касаться друг друга. Но он не хотел, чтобы прикосновение Джека, взятое с собой с горы, осталось с ним на всю жизнь. Как он справится с прикосновением Алмы после Джека? После него, тугого, и его волос, и пота, и грязи, и запахов табака, виски и лошадей. Эннис клял обещанный снег за то, что он не пошел.


Замедленность и неторопливость вернули их назад к словам, но не к разговору. Теперь слова естественным образом рождались от прикосновения, слова, которых они никогда не слыхали раньше, ибо где они могли научиться словам любви? Эннис ненавидел Джека за страх, что он мог сказать что-нибудь из этого Алме. Мне хорошо, когда ты во мне, будто я, наконец, наполнен до краев; не нужен мне дом, здесь мое место, в тебе. Эти слова были не для Алмы, и он ненавидел, что до конца жизни он никогда больше их не произнесет.

Со словами любви, с глазами друг на друге смыкать губы стало легче, и после всего, что они сделали, они поцеловались должным образом в первый раз, и Эннис ненавидел Джека за то, что тот нашел что-то лучшее, чем даже секс и скольжение в него, чем язык на нем и пробы пальцами и болтом, сделанным под его зад. Он набросился на поцелуи, как голодный на еду, нуждаясь в них, наливаясь слюной при мысли о них, становясь жадным из-за страха их потерять. Он ел слишком много Джека и ненавидел его за то, как было больно его сердцу и как распирала его любовь. Джек смеялся и спрашивал, делал ли он это с Алмой. Эннис делал, но оно было теплым пивом, он так и сказал Джеку, и ненавидел его за наслаждение, написанное на его лице. Но он должен был жить своей жизнью, а не радовать Джека Твиста. Такова была его доля, и он ненавидел Джека за то, что тот вызывал в нем мысли за пределами его ожиданий, и клял обещанный снег за то, что он не пошел.


Потом Джек начал строить планы, и Эннис ненавидел его со злобой, которую он не мог утаить. Как они собираются найти место, чтобы вместе там жить? Они подрались в жестокой антитезе тому, чем они занимались друг с другом в грязи, и кончили там же, когда все было сказано и сделано. Эннис не имел ни мыслей, ни слов, чтобы понимать две стороны одной и той же монеты, и ненавидел Джека за то, что по его вине он был таким запутавшимся и несчастным. Джек перестал его обнимать, повернулся к нему спиной той ночью, и тогда впервые Эннис ненавидел себя сильнее, чем Джека, за свои слезы и за то, что его нужда в Джеке и его утешении была сильнее, чем в Алме и в жизни, которую он себе рисовал.

Он ненавидел их обоих, когда Джек обнял его, и баюкал его, и рассказывал ему еще об их месте за какой-то гребаной радугой, как будто это было причиной его слез.




Когда наступила последняя неделя, и Агирре прислал сказать, чтобы они спускались с горы, внутри у Энниса не осталось ничего, чем любить, чем ненавидеть и чем вообще жить. Джек, который показывал дорогу во всем, шаг за шагом ведя Энниса по неведомым тропам Броукбэк, уступил ему место впереди. И без Энниса он едва смог заставить себя сойти вниз. Они пришли, потеряв овец и потеряв свои сердца. Они пришли со смешавшимися овцами, с невозможностью их разделить. Они пришли со смешавшимися сердцами, с невозможностью их разделить.



Начало октября, и Эннису осталось несколько недель до женитьбы на Алме, и он клял обещанный снег за то, что он не пошел.

- Приедешь сюда на следующее лето?

Эннис переступил с ноги на ногу, не в силах взглянуть в глаза, которые знали теперь его секреты. “Наверное, нет”. Напомнил Джеку об Алме и об откладывании денег на жилье, как будто Джеку это было надо. Алма, источник трений между ними: челюсть Джека, синяя и опухшая, объявляла“Этот парень – не Алма" так же четко, как буквы, написанные пером.


Джек говорил, что поедет на ранчо к отцу, но Эннис не слушал, он рисовал себе сорок миль расстояния между ними. Отвернулся, упершись рукой в стену, и подавился рвотой. Джек, обеспокоенный, словил пинка за свои хлопоты. “Отвяжись”. Эннис клял обещанный снег за то, что он не пошел. Думал, одолел бы сорок миль, если бы пошел снег.

Почувствовал руку у себя на плече. “Поезжай ко мне на пару дней. Мож, съел какую-нить дрянь”.

Тебя, Джек Твист. Я ел тебя. Эннис ненавидел Джека Твиста, но он забрался в его пикап, и бедра задевали друг друга, когда Джек вел машину, и расстояние между ними было много меньше сорока миль.

Джек Твист ехал довольный, заполучив Энниса к себе в пикап, шутил и распевал, и Эннис съежился, стал еще меньше, чем под звездами. Думал о пикапе со стороны, пока они ехали, представляя себя кем-то другим, думающим о них. Двое мужчин в пикапе. Погань.

Спали под пикапом в ту ночь, завернувшись в одеяла Джека, в запахе бензина и заслонившей звезды тьме. Сказал Джеку о своих страхах. Джек, как всегда, обдумал переживания Энниса и медленно произнес: “Если б мы не были при этом, ты все одно подумал бы неладное? Полно мужиков разъезжают в пикапах. Не вижу в этом ничего такого”.

Эннис знал, что говорил. Гребаный Джек Твист не видел, как вздернули и как волокли кругом старину Эрла.

- Ты никада не шатался со своим братом, Эннис?

Амбары и обочины, люди, которым они были не нужны, и его брат, вымещающий на нем обиду, кулаками и по-другому, и болело все равно, и по-прежнему та же тщета.

- Бывало.

- Вот видишь. Все это делают, я думаю.

- Это не то.

- Не вижу, чем не то, друг.

Эннис привлек к себе лицо Джека и губами показал, в чем разница. “Никада не целовал, Джек. Только тебя”, и потому что снег не пошел.

Эннис понял, что они навсегда оставили гору, как только увидел папашу Джека. Блеск в его глазах был как солнечный блик на спинке трупной мухи. Нервничал и слишком много говорил: “Очень это любезно будет с вашей стороны позволить мне побыть здесь, сэр, пока я не скоплю чуток на свадьбу. Я в следующем месяце женюсь”, - он чувствовал, что папаша определенно может прочесть написанное на его лице. Пожалел, что у него нет карточки Алмы, как раны – медали за храбрость, но никогда не хотел иметь ее раньше. Знал, что всю оставшуюся жизнь будет просыпаться рядом с этим лицом.

- Думал, мож мы с Эннисом заготовим тебе на зиму корм.
Не упомянул о вызванной сорока милями тошноте.

Трупная муха кивнула. “Можешь спать в амбаре”.

В амбаре была комната с кроватью, раковина, дверь, и не было окна. Эннис мял в руках шляпу. “Надо дать знать Алме”.


Джек об Алме не пекся, забрал у Энниса шляпу и познакомил его с кроватью. Первый раз они были при этом на пружинах, сбавили ход, смакуя, колени не стерлись в кровь. Джек не отпускал его, хотел лежать, прижавшись, и говорить, и Эннис пожелал, чтобы снег пошел и похоронил его навечно на горе Броукбэк. “Мне надо идти, Джек. Я не должен больше этого делать”.

Джек, сонный, прошептал ему на ухо, притянув к себе сильнее. “Не могу я просто взять и перестать, Эннис. Это оно, мое”.

Эннис сел, сорвав кожу с кожи, слыша запах тел. Джек поймал его за руку. “О чем ты будешь думать, Эннис, в постели с Алмой? Кто будет слушать твою тупую чепуху и прижимать тебя к себе потом? Не можешь ты так со мной поступить”.

- Джек, ты же знаешь, я насчет этого прав. Что мы будем делать здесь, по-твоему? Жить здесь парой старых пидоров?

- Не пидоров, Эннис, если ты так не хочешь. Откуда тебе знать, что никто этого не делает, только никто об этом не говорит?

Эннис не знал. Ничего не знал, с одним только годом старших классов и потом никаких разговоров о том, как жить и кого любить. Он потер руками лицо, услышал запах Джека, приставший к пальцам. “Не вижу, штоб твой папаша это делал. Мой – точно нет”.

- Можбыть, потому они такие проклятуще несчастные.

Эннис обернулся с своей улыбкой только для Джека, широкой, до самых глаз. “Дьявол ты, Джек Твист”.


Джек скользнул ближе, ища ртом влажные, мягкие части. “А ты – грешник”.

Потом Эннис сказал: “Как ты думаешь, папаша твой знает, чем мы тут занимаемся?”

Джек пожал плечами. “Да он все время знает, что я делаю че-то плохое. Придумает себе че-нить, если не сможет меня за этим поймать”.

Эннис рассматривал кончик сигареты и размышлял о том, куда ее поместить в случае, если получит неладный ответ. “Он ловил тебя за этим раньше?”

Джек попытался отвлечь его своим пальцем, нажал им и повертел, но Эннис не обращал внимания. “Джек, был у тебя в этой койке кто-нибудь раньше меня?”

-Блина, Эннис, не могу я упомнить все подробности моей гребаной жизни. Валял я дурака, конечно. Никогда не хотел болт в заду, пока не встретил тебя, и это чистая правда, Богом клянусь.

- А твой болт, Джек? Где был твой болт?

- Друг, тока не говори мне, что ты не пробовал овец.

Эннис откатился в сторону, вопя и прикрывая зад, и Джек бил по кровати кулаком и хохотал, что Эннис ему поверил. Так и не получил ответа на свой вопрос.

Пришло утро, и Эннис предпринял еще одну попытку побега, желая, чтобы снег выпал до этого бессильного заточения. Нет нужды в стальных оковах, лишь палец Джека на его животе, удерживающий его в плену нужды любви.

Он проснулся рано, когда в доме еще было тихо, постоял немного, глядя в окно Джека, будучи внутри комнаты, внутри Джека, затем сделал шаг, зная, что побег всё равно невозможен…

Tags: Когда не пошел обещанный снег by jenny.